Константин Сазонов - Фома Верующий

Я ухожу из бассейна и выпиваю подряд три стакана травяного отвара. Пора уходить. День уже близится к концу. Сейчас ужин, а завтра нужно ехать. Мы решаем выдвинуться с утра пораньше.

Тускло светит лампа, мы молчим. В маленьком полуподвальном ресторанчике каждый на волне вай-фай улетел в свое личное виртуальное пространство. Но ненадолго.

— Слушай, а где сейчас живет Оксана? Та самая, самая преданная фанатка нашей рок-группы? — спрашиваю я. — Она ведь в Германию уехала. Кажется, в 2003-м, да, точно. Десять лет как миг.

— Аааа, она здесь неподалеку. Километров шестьдесят, не больше. Ты уверен, что хочешь заехать? Она же прибитая на всю голову, хоть и добрая. Где-то работает, я точно не знаю, чем занимается, но вроде как страховой агент, — Гаусс отложил смартфон и сосредоточенно разрезал ножом куски утки. — Я, пожалуй, еще шнапса рюмочку закажу… так вот, вроде как занимается она страхованием, рулит на стареньком «Опеле» и все такая же дура, но… добрая, добрая, чего там. Это уже само по себе редкость.

— У меня созрел план, ты говоришь, она рулит? Страхование — это вроде как вольные стрелки, может быть, доедем да попросим ее свозить нас к Северному морю, например, в Амстердам. Не знаю почему, я два дня не видел моря, а уже ужасно по нему скучаю. Самочувствие наладилось, делать особо нечего, так что ничего не держит. Ну так что, когда там были эти тусовки с Оксаной, да и весь этот беспредел? Точно, как раз перед тем, как мне в армию уйти. Не верится, но прошло уже почти пятнадцать лет.

Гаусс выпивает рюмку, отправляет в рот кусок утки и соглашается. Решено. Поехали. На пятнадцать лет назад и в Амстердам. А сейчас спать.

Снова солнечно. Сегодня как-то особенно, почти невыносимо. Час назад мы бродили по кварталу с проститутками в Манхайме и я со смехом говорил Гауссу, что обязательно приеду сюда с печатной машинкой, сниму мансарду в борделе, надену нарукавники и каждое утро буду начинать с кофе и трубки. Как и полагается почтенному писателю, я не буду пользоваться услугами куртизанок, а покорно возьму на себя роль прачки — стирать их несвежие душевные тряпки и напитываться воздухом вольности, сиюминутными драмами и шлейфом черной экзистенции. Как те старые мужики, которые просто стояли в тени и смотрели на полуголых красоток. Гаусс задумчиво почесывал рыжую щетину, хлопал своими глазищами и с хитрецой рекомендовал всенепременно удавиться в финале либо стреляться, проигравшись в пух и прах. Иначе все тлен, тоска и чахотка.

В Манхайме замкнутый в квадрат улиц кусок Пакистана сменился островом Турции — вывески на турецком, магазины, кафе. Но что-то незримо вонзается холодом из толпы в самую глубину, в центр моего «я». Я понимаю — это глаза. Колкие, холодные. Спортивные блондинистые высокие парни выглядят в толпе гетто чужими на своей родине. Так смотрят волки на охоте, оценивая обстановку. Вот один вперил в меня взгляд и улыбнулся — он явно видит, что я тут случайно и больше из любопытства. Стальные бицепсы, католический крест на подвеске, прическа-бобрик.

На секунду он взглянул поверх очков на нас и пошел дальше, возвышаясь своей статью над толпой.

— Здесь даже есть замечательная реклама, называется «Жизнь в квадратах». Сейчас я тебе покажу. Славный район, правда же? — Ты посмотри, какое небо. Багдад, — произносит Гаусс, и мы начинаем гоготать.

Улица закончилась, и правда, черным квадратом тумбы два на три с надписью «Жизнь в квадратах», на другой ее грани красовался вопрос «Сопротивление бесполезно?».

Чуть поодаль была еще одна — «Много ли нас осталось?», — вопрошал незнакомый коллективный разум и отвечал — «Критическая масса».

Невыносимо солнечно, кажется, еще немного и сухая солома из слов, взглядов, опилки конструкций и мыслей вспыхнут, займутся ревущим пламенем. Мне хочется быстрее покинуть чужие кварталы. В ближайшем фастфуде проглатываем по гамбургеру с колой и спешим на трамвай:

— Ну что, имеет смысл позвонить Оксане?

— Давай уже после прогулки в Гейдельберге. Помнишь Гёте: «Вы снова здесь, изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор. Найдется ль наконец вам воплощенье, или остыл мой молодой задор?» Вот сейчас и пройдемся по памятным местам, заодно и проверим, остыл или нет, — смеется Гаусс.

Через час мы идем по философской тропе. С холма открывается сказочный вид на Неккар и старый город. Солнечный свет накрывает газовой вуалью берег, на котором отдыхают влюбленные парочки и компании, между ними деловито ходят гуси с птенцами, хозяйски оглядывают отдыхающих и угрожающе шипят, отгоняя детвору от потомства. Сквозь кремовую легкую завесу видны стремительные байдарки с молодежью в светлых футболках. Впереди показалась смотровая площадка с изящной белой балюстрадой. После нескольких дней беспрерывных дождей и приземного мха из массивных туч очень хочется солнца, и мы садимся на скамейке, сбросив сумку и рюкзак. Гаусс хлопает меня по плечу и одними глазами показывает в сторону: на другой стороне площадки стоит девушка. Положив толстую книгу на перила, она молча смотрит на город. У нее в сумочке начинает трезвонить мобильник, но этот вызов остается неотвеченным. Легкий ветер развевает ее волосы, но точеная фигура остается неподвижной. Она гармонично сливается с композицией балюстрады, но мысли, вероятно, очень далеко, и от этого тихого места, и от города, залитого светом. Летают где-то в высоте свободно и легко. Внезапно раздается свист крыльев, и массивные стремительные тени заставляют инстинктивно пригнуться. Два упитанных голубя приземляются на площадке как раз между нами и задумчивой красавицей. Птицы сразу надувают зобы, растопыривают крылья и начинают злобно, утробно ворковать. Мгновения отделяют их друг от друга, после чего начинается жестокая схватка. Голуби бьют друг друга крыльями и клюют в головы, на доли секунды расходятся, чтобы с новой силой броситься в драку и оставить на камнях площадки окрашенный бордовым пух. Незнакомка оборачивается, ее глаза наполняются ужасом. Ей сложно связать тонкий день такого редкого хрупкого солнца и смертельную ненависть. Вновь настойчиво вызывает мобильник, и на сей раз радиомольба остается услышанной. Девушка достает телефон и быстрыми шагами уходит прочь, на ходу улыбаясь своему невидимому собеседнику.

Между тем день прекрасен. Он просто идеален для смерти. Отогнать голубей друг от друга не получается. Они снова сцепились уже на самом краю площадки, над обрывом, прямо в солнечном газовом зареве. Один все больше напирал, а второй слабел с каждой секундой. Вот он уже остался без глаза, клюв стал розовым, но его противника это еще больше распалило. Схватка закончилась только через пять минут, когда у проигравшего от головы осталось сплошное кровавое месиво. Победитель неспешно подошел к парапету и взмахнул крыльями, победно распластавшись над послеполуденной рекой. Умирая, побежденный сделал пару конвульсивных движений и затих навсегда: