Константин Сазонов - Фома Верующий

Вещи, короткая дорога через старую Солунь с закрытыми пока ставнями кондитерских и сувенирных лавок. Потом город остался позади белыми кубиками конструктора, потом далеко внизу под килем авиалайнера и совсем исчез из вида.

— Оппа, а вот и я! — Гаусс стоял и улыбался во весь рот. — Давай обнимемся, старый друг, и окунемся в культурную жизнь юга Германии. Хочешь, менталитетом местным тебя покормлю? Хочешь-хочешь, по глазам вижу. А пока поехали в центр. Сегодня суббота, ярмарка будет — рано же оба встали, перекусим и проговорим весь наш план отпуска. На ближайшую неделю я абсолютно свободен.

— Давай так и сделаем. Я бы сейчас слона съел, наверное. А насчет менталитета ты, как всегда, что-то задумал. Ну ладно. Пусть будет сюрприз.

Мы едем на электричке в центр, потом бродим по Шлос-сплатц и Кёнигштрассе, где старый шарманщик исполняет кукольный танец и дарит леденцы детям. Во дворе старой церкви со скульптурой Эберхарда Бородатого попадаем в кафе и жадно поглощаем фламандскую пиццу с салом, сметаной и зеленым луком. После позднего завтрака Гаусс ведет меня в старую Штифтскирхе, тонкий шпиль которой виден из любой точки центра. У меня, как обычно, на груди болтается фотоаппарат. На входе я спрашиваю у священника разрешения поснимать. Он странно на меня смотрит, как будто я только что вручил ему чек на миллион евро, согласно кивает и с предельной учтивой вежливостью полушепотом говорит: «Да-да, конечно, обязательно пройдите вдоль скульптурной композиции, она очень древняя и интересная».

Наша прогулка заканчивается в полдень, когда небо затягивают тяжелые тучи. На блошином рынке недалеко от вокзала сухая старушка внимательно смотрит на меня, я решаю подойти, мой взгляд привлекла старая губная гармоника: местами помятая, скрепленная древними шурупами. Я пробежался одним выдохом по всему ряду, и она зазвучала необыкновенно чистым звуком.

— Фрау, сколько вы за нее хотите?

— Всего три евро. Молодой человек, купите, это настоящий старый «Хёнер» моего мужа. Он скрасит ваши часы одиночества и подарит много радости. Возьмите, не пожалеете.

Старушка печально улыбается и протягивает мне гармонику. Через мгновение она исчезает в клапане рюкзака.

— У вас легкий восточноевропейский акцент, эта гармошка уже была в тех краях, так пусть едет еще раз. Муж при жизни все хотел посетить Россию, да так и не успел — здоровье…

Пожилая фрау опускает взгляд. Я улыбаюсь и одними глазами благодарю ее.

У меня начинает першить в горле и закладывает нос. Нам предстоит проехать еще пятьдесят километров, и наконец можно будет принять горизонтальное положение. Гаусс живет в доме под названием «Кошачья голова». Это экспериментальная коммуналка. Старики и молодежь, опыт и ветреность, но неизменная взаимопомощь: донести сумки или передвинуть мебель — пожалуйста, уважаемая фрау. Присмотреть за детьми — да, конечно, только в радость, ваше дело молодое. Соседи у Гаусса — студент испанец Хулио и сорокасемилетняя чешка Иветта.

— Я тебя с ними познакомлю, они классные ребята, у нас общая кухня, а с Хулио еще и общий санузел. В общем, живем дружно, — рассказывает мне товарищ, когда мы устраиваемся на сиденьях поезда. Дома и деревья сливаются в одну сплошную линию, и Штутгарт остается позади. Перед глазами все слегка расплывается. Я понимаю, что заболел.

Мужчина в ноябре кутается в пальто и погрузил меланхолию глаз в старую тонкую шапочку, больше похожую на обрезанный чулок. Его так и зовут «Мужчина в ноябре». Это осунувшийся далеко не молодой бедняк, болезненно худой, в бесформенной одежде не по размеру. Он бронзовый, натертый до блеска. Местная достопримечательность. Сегодня мы похожи на него, разве что одеты поприличнее. Непогода разбушевалась не на шутку и заставляет прятать руки в карманы.

— Даже не знаю, чем тебе помочь, — произносит Гаусс. — Разве что сводить в наши термальные купальни. Тут же восемьсот лет назад добывали соль, а теперь подземные воды затопили все древние шахты. Можно зайти в аптеку, там продают соленые леденцы. Пара штук и можешь забыть о своем больном горле.

— А меня от них не вывернет наизнанку?

— Нет, что ты. Они вполне себе даже вкусные. Ну а уж коль пришли к нашей местной гордости, то давай зайдем, а после вызовем такси. А то холодно.

Ступени в древний собор Архангела Михаила покрыты зеленой плесенью, постоянная влага разукрасила черный гранит такими причудливыми узорами, что во всем этом усматривалась какая-то природная геометрия. Архангел Михаил — тонкий юноша в римской тунике с копьем — парил над входной группой. Внутри был оссуарий.

Прямо под нами через стеклянный пол были видны тысячи черепов и костей. Аккуратно рассортированных и сложенных в большие кучи. Когда-то город, как и половину Европы, выкосила чума, и теперь нас отделяла от древней страшной инфекции тонкая, но прочная стенка. Угрюмые тучи, казалось, проникли с улицы вместе с нами в помещение церкви и плавали под сводами собора. Мне до головокружения захотелось выйти на свежий воздух. И мы решаем ехать, иначе к вечеру я расклеюсь окончательно. На соборной площади мы семь минут ждем такси, бросаем водителю: «Шенкензее», и он молча кивает.

В фойе водного центра мы бродим по магазину, выбирая плавки и тапочки. Затем, приложив магнитный браслет к турникету, я погружаюсь в соленую теплую воду и не спеша плаваю кругами, физически ощущая, как вода вытягивает из меня недомогание. Гаусс зовет меня во вторую половину. Там спа-центр: паровые, сухие и ароматические бани. Он обещает там окончательно поставить меня на ноги, а заодно в самом конце угостить травяным отваром. «Только на входе оставляем плавки и берем простыни». Я согласно киваю.

В полумраке сауны голые тела. Вот дама лет шестидесяти устроилась напротив. Расставив согнутые ноги, она тяжело дышит паром и в двух метрах от меня потно пульсирует ее разверзнутая натура. Пещерное обрамление из редкого кустарника заставляет меня закрыть глаза и повернуться в другую сторону. Но приходится потесниться, уступив место пожилой фрау. Я вижу, она готовилась к походу в спа: в свои семьдесят с хвостиком она, пожалуй, даже красива и ухожена. Гаусс сидит на самой верхней полке и смеется надо мной:

— Я вам, братец, обещал. Ешьте досыта и не серчайте.

— Спасибо, голубчик, удружили так удружили.

После круга всевозможных термальных процедур мне становится уже решительно все равно, кто сидит рядом, кто разглядывает или ходит мимо. Я чувствую, что здоровье возвращается в мое тело. Я толкаю тонкую стеклянную, словно перегородку оссуария в соборе, дверь в открытый бассейн. В клубах водяного пара я вижу почтенного джентльмена. Он мне уже попадался сегодня: тучный, с масляными глазами — в них нездоровый огонь и нечеловеческое. Сейчас он вперил взгляд в двух девочек-подростков. Китаянка и немка — им едва четырнадцать, голые дети, едва оформившиеся фигуры и вторичные половые признаки. Я не могу смотреть в их сторону, внутри все противится этому, и сквозь завесу мне хорошо видно, как безмолвно в клубах водяного пара кипятится на адском костре господин, чей взгляд и вовсе стал безумен, а рот криво приоткрылся. Его глаза теперь — это мелко треснутое стекло, которое осыпается крошевом. Словно разглядывая внизу оссуарий, ты проваливаешься, барахтаешься в старых костях, обломках черепных коробок и челюстей с остатками зубов, но тонешь под массой больных человеческих останков и они приобщают тебя к миру скоротечной болезни и вечных мучений.