Алексей Каплер - Полосатый рейс (сборник)

Когда приезжий хирург добрался до сердца и вынул его из груди Василия, чтобы зашить разрез, то Василий впервые за сутки вздохнул глубоко, свободно, легко. Он видел свое окровавленное сердце отраженным в никеле рефлектора, оно мятежно подергивалось, вырываясь из ладони хирурга.

В затянутых пленкой льда лужах чуть отблескивала вечерняя заря. Свет ее был зыбкий, неуютный. И Майке хотелось, чтобы скорее сомкнулся над землей настоящий мрак ночи. Она бежала из больницы домой. Василий оставался жить — работать, ругаться, лапать девок, пить и хулиганить. Но Майке хотелось мрака вокруг. Она знала, что к ней он не вернется никогда, что она отвратительна ему. И она опять злобилась на него и жалела, что не помер, не сдох, кобель белобрысый, ирод нечесаный, мучитель и хулиган. А под этой злобой трепетала в Майке любовь к нему, и бабья жалость, и не прошедший до конца испуг, за который она опять же злобилась на Василия.

Тридцать четыре дня, пользуясь своим неписаным правом, Майка ходила в больницу, носила Василию жареную свиную печенку, кислую капусту, абрикосовый джем и печенье. Василий исправно съедал передачу, потом говорил: «Топай. Надоело. Не смей приходить больше, ясно?»

…Степана Синюшкина судила выездная сессия областного суда. Так как в районе было неспокойно, то дали ему для назидания остальным пять лет. Пострадавший Алафеев на суде шумел, доказывал, что Степан не виноват, грозил судьям. Пришлось его из клуба вывести.

А когда Степана сажали в «воронок», чтобы увозить, Василий оттолкнул конвоиров, и они со Степаном обнялись и поцеловались.

Подлесовский комбинат давно работает. Магазин в поселке сделан из сплошного стекла, то есть в самом современном, модерном стиле. Майка — заведующая, под рукой у нее четыре сотрудницы. От проезжего шофера Майка родила дочку и назвала Василисой.

Лучшими днями Майкиной жизни остаются те тридцать четыре дня, когда она носила раненому Василию жареную свиную печенку, квашеную капусту, абрикосовый джем и печенье.

По рации договорились, что экспедиция зажжет на берегу костер, и с мостика судна они видели какой-то огонек, а когда спустили катер и пошли, лавируя между льдин, то уже ни черта не видели впереди, кроме шевелящейся тьмы. И огни судна скоро тоже потеряли.

Над замерзающим морем густо летел снег, магнитный компас в этих широтах врал безбожно, мотор катера перегревался, потому что мелкий лед забивал фильтр охлаждения. Через час пришлось остановиться. Сразу стало тихо в рубке, и только снег шуршал по стеклам окон.

— Люди, — торжественно сказал второй штурман Ниточкин. — У меня ноги мерзнут.

— Нечего было пижонить, — пробормотал доктор Алексей Ильич.

— Да, — покорно согласился Ниточкин. — Эта дама будет стоить мне коклюша. И вы будете меня лечить и трогать холодными, скользкими руками. Бр-р-р!

— Сперва даму надо найти, — сказал старший помощник капитана ледокольного парохода «Липецк» и сунул в ракетницу ракету. Моторист вылез из моторного отсека и жадно пил воду — его мучила изжога. Моторист держал тридцатилитровый бочонок на ладони левой руки, ловил ртом струю, а правой рукой раскручивал папиросу. Моторист весил сто двадцать килограммов и больше всего на свете боялся щекотки. Фамилия его была Пантюхин.

Старпом приоткрыл дверь рубки и выстрелил. Зеленый мерцающий свет медленно растекся над морем. Мертвый хаос льдин, воды и снега окружал катер. Льдины побольше плыли куда-то под напором ветра, за ними оставались полосы черной воды, льдины раздвигали сало и молодой лед. Было дико и красиво. Ракета загасла, тьма опять стала густой, как газовая сажа.

Все молчали и таращили глаза в разные стороны, ожидая ответной ракеты с берега или судна. Но нигде ничего не мелькнуло и не осветило.

— Будем, как Зиганшин с Поплавским, доказывать, на что способен советский человек, — сказал Ниточкин. — Кстати, знаете, почему они Джека Лондона не съели? «Мартин Иден» у них был, и они его не съели, а остальные книжки все пообглодали с корешков.

— Почему? — спросил моторист с интересом.

— У них американцы спрашивают, значит, как и ты: «Почему вы именно нашего, американского писателя не съели?» А наши солдатики объясняют: потому, мол, что он библиотечный…

— Есть вещи, над которыми нельзя шутки шутить, — сказал доктор. — Подвиг этой отважной четверки останется в веках.

— Я вас укушу, — сказал Ниточкин и лязгнул зубами.

— Прекратить, — рявкнул старпом и улыбнулся. Он мог позволить себе улыбку, потому что в рубке было темно. Старпом подумал о том, как хорошо, что он сам пошел снимать экспедицию. Сидеть на судне и переживать было бы неприятнее. И куда делся огонь костра? Эти мухобои из Академии наук, наверное, жалеют соляр, если он еще есть. Продукты у них кончились, аккумуляторы почти сели, живут в палатке… Что могли искать четверо мужчин и одна женщина на острове Новая Сибирь целое лето и осень? Что делали они сейчас в притоке реки Гендершторма?..

Только потому, что среди них женщина, на катере оказался второй штурман. Он мог спокойно спать перед вахтой. Но он надел сапоги и оказался на катере. И доктор здесь по той же причине, но никогда не сознается в этом. Он, мол, просто-напросто хочет проветриться, он никогда не бывал на острове Новая Сибирь в устье реки Гендершторма… Море замерзает, и давно пора убираться из Арктики. В проливе Вилькицкого уже черт знает что творится, и даже линейный ледокол «Москва» распрощался там с винтом… Пошлют домой южным путем. Прикажут взять крабов и лосося в Петропавловске-на-Камчатке, и пойдешь как миленький на Англию. И тогда раньше Нового года Мурманска не видать, а молодая жена есть молодая жена, и на подходе придется посылать веселую радиограмму: «Выкидывай окурки, буду завтра, целую носик»…

— Ну как — остыл твой агрегат? — спросил старпом моториста.

Пантюхин тяжело вздохнул, потер живот и спустился в моторный отсек. На стоянке в Диксоне он выпил ящик портвейна и с тех пор жаловался на желудок.

— Ниточкин, — приказал старпом. — Влезь на рубку, включи фару и понаправляй ее там куда следует…

— Есть, — сказал Ниточкин и вышел из рубки. Через минуту затарахтел мотор, потом вспыхнула фара и высветила нос катера. Нос уже превратился во что-то бесформенное и тупое от ледяных наростов. Сквозь луч фары стремительно и прямолинейно несся снег. Снежная каша ползла по стеклам. Старпом опустил свое окно и принял в лицо полную порцию снега с ветром.

— Ветер с берега, — вслух подумал старпом. — Смениться на обратный он не мог. Пойдем прямо на него…

Катер медленно двинулся в узкую щель света от фары.