Олег Куваев - Через триста лет после радуги

А Мироненко этот твой так улыбается и шутит тонко:

— Агрессия, — говорит, — через головы ветеринаров, Вениамин Петрович.

Тут директора допекло, он сел и говорит так устало: «Решайте сами». Это Баядере. «Ваш, — говорит, — отдел». А тот говорит: «Не могу решать, у меня сейчас из сотрудников только один молодой человек Беклемишев». Тот сразу за карандашик: «Ага, Беклемишев. Ну, спасибо. Знал, что поможете». Шляпу в руки и с приветом. Те ему вслед: «Куда же вы?» А его уже нет. Это страшный человек, Славка. Поверь опыту.

— Ну, страшного ничего нет, — на всякий случай сказал Славка. Теперь он совсем перестал что-либо понимать.

Гул голосов затих в коридоре. Видимо, начался следующий доклад. Славка взглянул на Приколотое к стене расписание. Вслед за Чернышевым шла сенсация дня — доклад, который в институте ждали почти полгода. «Жаль, что опоздал», — подумал Славка. В комнате было тихо. Темная пылесосная дорожка лежала на ковре. За стеной Миха Ступарь дурашливо напевал песню о Марусе, решившей отравиться.

«Смотрит на увеличение 800 и радуется», — решил Славка.

Дверь открылась.

В комнату вошел незнакомый человек.

— Здравствуйте, — сказал он и снял шляпу.

Мудрые, чуть грустноватые глаза старого лешего были у этого человека. Оттопыренные уши и ехидных размеров нос составляли его лицо.

— Здравствуйте, — сглотнув от волнения слюну, сказал Славка.

Шляпа качнулась и опустилась, закрыв голый, как коленка, выпуклый череп мудреца.

— Здравствуйте, — повторил он. — Вы Беклемишев?

— Ага, — опять почему-то сглотнув, сказал Славка. — Вы это по интуиции или по информации?

Человек хитро улыбнулся. Сумасшедшая веселинка скакнула в его глазах.

— Крапотников, — представился он. — Директор норкового питомника. В местах отдаленных…

Славкина мысль обежала кругозор событий. Цепь фактов с лязгом сомкнулась. Он вежливо поклонился: Ярослав Беклемишев.

Странный человек широко улыбнулся. Славка улыбнулся еще шире.

— Мне рекомендовали вас как лучшего специалиста по норкам, — вкрадчиво сказал незнакомец.

— Без меня меня женили, — осторожно отпарировал Славка. — Я узкий специалист по грызунам.

— Давайте напрямик.

— Идет.

— У меня умирают маленькие коричневые зверьки, — серьезно сказал странный человек. — Каждый день я кидаю на свалку золотые рубли международной валюты. Мне нужен толковый специалист. Я не упрашивал бы вас, как мальчишка, если бы вы не были последней надеждой.

— Ваша последняя надежда видела норок три раза в жизни: два на экскурсиях в музей и один раз на препараторском столе.

— Готова койка с видом на океан.

— Океаны принимаю только по распоряжению начальства, — насмешливо сказал. Славка. — Какой океан?

— Тихий.

— Черт возьми! И все-таки идите к начальству.

— Ваше согласие, и я через пять минут принесу вам командировочное удостоверение.

— Вы действительно страшный человек, — усмехнулся Славка. — Теперь я все понял. У вас, не обижайтесь, паранойя. Идефикс, по-научному. С такими, как вы, невозможно бороться.

— А может, поговорим по-хорошему? Не боитесь поговорить по душам с параноиком? — Человек сказал это тихо, почти грустно.

— Идет!

Они встали. За стеной Миха Ступарь озабоченно насвистывал румбу. Тихо пощелкивала батарея отопления. Бюст питекантропа смотрел в темноту коридора слепым взглядом. Из-за стеклянных дверей доносился голос очередного докладчика.

Их встретила зеленая трава аэродрома. (Скажите, пожалуйста, здесь растет трава!) И ветер донес знакомый по мальчишеским снам соленый запах. (Это пахнет Тихий океан. Почему его не видно?)

Навстречу им двинулся жердеобразный человек в длинном, до пяток, плаще. Человек стеснительно пожал Славке руку и сказал баском: «Згуриди».

— Грек, — скороговоркой прокомментировал Крапотников. — Единственный грек на все побережье. Единственный закройщик плюшевых жакетов на сто тысяч квадратных километров.

Обшарпанная «Победа» крутила их по узким деревянным улицам. Шофер был в ковбойке и почему-то в зимней шапке. На поворотах он перекатывал папиросу из одного угла рта в другой. Уникальный грек с провинциальной вежливостью задавал вопросы о дороге;

«Победа» остановилась у деревянного одноэтажного домика. Полная женщина в ситцевом платье открыла им калитку.

— Прошу, — сказал Згуриди.

Низенькая чистая комната была тщательно убрана. Беклемишеву сразу понравилась эта комната, и даже горшки с фикусами у окон, и глупейшая картина рыночного производства. Полная женщина с церемонными извинениями накрывала стол. Згуриди принес откуда-то цветной графинчик.

— За знакомство, — сказал он.

Только Крапотникову не сиделось на месте. Он рассказал Славке о вольерах, холодильнике, каком-то микроскопе. Было ясно, что ему очень хочется немедленно схватить Беклемишева за руку и потащить его в питомник к норкам. Полная женщина с улыбкой наблюдала за ним. Видимо, Крапотников был в этом доме свой человек.

— Молодой человек будет спать после дороги, — сказала женщина. — Ваших норок он посмотрит и завтра.

— Я живу здесь седьмой год, — сказал Згуриди. — Два года назад здесь работали геологи. Очень насмешливые молодые люди. Они все удивлялись, почему я грек. «У тебя должна быть фелюга, Згуриди, — говорили они. — Какой же ты грек без фелюги?» Я послушал их. Действительно, живу, можно сказать, на берегу Великого океана, а фелюги нет. Я купил себе очень большую шлюпку. На ней есть мотор. «Мотофелюга» — так сказали геологи. Вы можете брать ее себе когда угодно. Здесь много рыбы. Но редко бывает погода.

Они пили какой-то сладкий ликер. Наверное, от него Славке в самом деле хотелось спать. Казалось, что он сидит в этой комнате сто лет. За тысячи верст отсюда остался город с библиотекой, курилкой, дурехой Катькой, идеями доцента Мироненко и стихами о мирах, написанными карандашом на серой гранитной колонке.

— Фелюга должна быть с парусом, — сказал Славка.

— Не умею шить парус, — усмехнулся Згуриди. — Могу сшить юбку-кринолин, но не знаю, как делать парус. Кроме того, у настоящей фелюги мачта должна быть из дерева кипариса.

— Чепуха, — сказал Семен Семенович Крапотников. — Исправный мотор — и все кипарисы.

Было обычное утро. Оно принесло с собой туман. Туман пах йодом и рыбой, потому что на берегах Тихого океана туманы всегда пахнут так. Он висел на иголках лиственниц и серебрил стены домов. Запах йода смешивался с запахом человеческого жилья и хвои.

В это утро Веня Ступников проснулся без пятнадцати семь. Его разбудил будильник. В сущности, Вене незачем было просыпаться именно в это время. После визита директора норкового питомника в музей не забрела ни одна живая душа. Но Веня-то твердо знал, что уважающий себя писатель должен начинать день чашкой кофе и сигаретой. И необходимо, чтобы это было пораньше.