Ханох Левин - Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

Геверл почувствовал легкое волнение. Когда-то, давным-давно, был у него с Лотрой… роман не роман… ну, в общем, нечто вроде любви. Однако любил он, скорее, не саму Лотру, а все больше некоторые части ее тела. Главным образом, расположенные сзади. И не то чтобы даже любил. Скорее, они его возбуждали. Части тела, расположенные спереди, в первую очередь в верхней его половине: лицо, глаза, зубы, — их он не любил. Особенно не нравились ему глаза. Уставятся на тебя в упор, как будто фотографируют, желая увековечить твою жалкую физиономию и твои мерзкие поступки. Или словно хотят тебя пристыдить. Да и сам материал, из которого глаза сделаны, — что-то вроде застывшего и превратившегося в желе соуса… Одним словом, глаза его не возбуждали. Да и вообще — зачем они нужны? А вот ягодицы… Лотрины ягодицы… Это совсем другое дело.

Мысль о ягодицах Лотры заставила Геверла неожиданно для него самого застонать от желания. Лотра улыбнулась ему своей мерзкой улыбочкой и, кокетливо наклонив голову, пригласила к себе домой на чашечку кофе.

Геверлу вдруг ужасно захотелось заполучить жирные задние части Лотриного тела хотя бы на одну ночь, чтобы предаться с ними воспоминаниям о прошлом. Жаль только, что ее мерзкая улыбка неизбежно должна была принять участие в их свидании. Слишком часто эта гнусная улыбка появлялась на лице Лотры. Лицо ее и без того было достаточно противным. Но эта улыбочка… Все время обращена к тебе и словно пытается захватить твой взгляд в плен. И никуда от нее не спрятаться. Вот будь Лотра способна без лишних предисловий прыгнуть на диван, встать на колени, уткнуть голову в подушку, приподнять зад кверху, задрать юбку и дать своим ягодицам самим принять дорогого гостя — так ведь нет. Откроет тебе дверь, впустит в дом и будет стоять, повернувшись анфас, с этой своей гнусной улыбкой на физиономии. А потом усядется напротив (снова анфас!) и, продолжая двусмысленно улыбаться, начнет что-нибудь лопотать томным влажным голосом.

Да кто она вообще такая, эта Лотра?! Всего лишь пожелтевшая от старости страница его биографии. Неужели из-за нее он должен повернуть свою жизнь вспять? Тем более что у Лотры есть теперь еще и привесок в виде ребенка. Ребенку, конечно же, нужен папочка, однако у Геверла нет никакого желания стать папочкой ребенку, родившемуся из чужого семени. Да к тому же из яйцеклетки Лотры. Года не пройдет — тоже начнет улыбаться такой же улыбочкой… Настроение у него окончательно испортилось. Но с другой стороны — эта аппетитная задница…

При мысли о заднице Лотры Геверл снова застонал. Ладно, решил он, пойду. Всего одна ночь, ничего страшного не случится. Конечно, ни о каком возобновлении романа и речи быть не может. А тем более о постоянных, долгосрочных отношениях. Да и о полупостоянных. Навалюсь на нее разочек, предамся воспоминаниям с ее ягодицами — и исчезну. Навсегда. А не захочет подставлять задницу — что ж. Выпью кофе, съем кусок торта — и поминай как звали. Ку-ку. Если же найду сегодня более интересное занятие, так и вообще не пойду. Пусть себе сидит и ждет сколько хочет. Хоть семьдесят лет, мне-то что. Может, хоть улыбка эта проклятая у нее с лица сотрется…

До самого последнего момента Геверл никак не мог решить, идти ему к Лотре или нет. Совершенно отчаявшись, он воззвал к своей душе, дабы та приняла решение вместо него, но душа тоже ничего не решила. И не удивительно. Бывает, смотришь на бельевую веревку, на которой болтается нечто помятое, и никак не можешь понять, то ли это трусы, то ли майка, то ли носовой платок, то ли детская пеленка. То ли материя, то ли дыра. То ли начало чего-то, то ли конец. В общем, черт знает что, причем совершенно бесформенное. Короче говоря, тряпка. Именно такова была душа Геверла. Разве может такая душа принять хоть какое-нибудь решение?

Как и следовало ожидать, до девяти вечера Геверл так и не нашел, чем себя занять, и в конце концов отправился в гости к Лотре.

Тупиц спала в своей кроватке в детской, Лотра готовила кофе, а Геверл стоял, облокотившись на холодильник, разглядывал Лотрины ягодицы и мысленно пытался снять с нее брюки. Оказалось, что он забыл, как выглядит ее тело. Какого оно цвета, каково оно на вкус, насколько ее плоть упруга на ощупь? В прошлом, думал он, ее тело вроде бы волосатым не было. Или может, все-таки было? А что, если за прошедшие годы оно покрылось черным волосяным покровом?

Лотра, в свою очередь, старалась завязать с Геверлом беседу и, готовя кофе, задавала ему всякие необязательные вопросы. Геверл, однако, глубоко погрузился в свои размышления и отделывался короткими, односложными ответами. Тем не менее каждая его реплика вызывала у Лотры смех. Например, Лотра спрашивала:

— А чем ты сейчас занимаешься?

— Ничем, — отвечал Геверл с непроницаемым выражением лица, тоном судьи, выносящего приговор. И Лотра радостно хихикала, как юная девица, которая очень хочет понравиться мужчине и поэтому угодливо смеется в ответ на каждое его слово.

— А чем ты болеешь? — спрашивала Лотра.

— Здоровьем, — не без остроумия отвечал Геверл.

Лотра снова хихикала.

Ну и юморист же этот Геверл, право слово! Подумать только, говорит, что болеет здоровьем. Да ведь это же оксюморон! Лотра, хихикая, оборачивается к Геверлу, а тот, отрываясь наконец от ее зада, ничего не выражающим взглядом смотрит ей прямо в глаза, чешет переносицу, и на лице его написано: «Да, я такой. Неотразимый и очаровательный циник».

Потом они сидели в гостиной и пили кофе с тортом. Геверл съел только половину своего куска. Он не любил перегружать желудок в преддверии сексуальных утех. Лотра старалась как-то поддержать беседу, попыталась даже перевести разговор на ученые рельсы, заговорила о психологии, искусстве (вопросы интимного свойства она приберегала, как водится, на потом, к началу взаимного ощупывания), но Геверл весьма опасался вести ученые разговоры с женщинами. Впрочем, ученые разговоры — это еще куда ни шло. В них, по крайней мере, есть определенная логика, можно доказать свою правоту. Если, например, кто-нибудь неожиданно заявляет:

— Дважды два — пять.

Ты его поправляешь:

— Четыре.

И все. Разговор закончен. Итог подведен. Ты победил.

Но вот начинается беседа об искусстве, например о театре, и девица говорит:

— А что ты думаешь о таком-то спектакле?

Ты отвечаешь:

— Плохой.

Девица:

— А по-моему, хороший. Актеры играли отлично.

Ты начинаешь горячиться:

— Отлично? Да это же детский сад какой-то!

Но девица не сдается:

— А меня их игра как раз очень тронула.

И нет никакого способа ее переубедить. Ты остаешься при своем мнении, она — при своем. Доказать ничего невозможно. Какой-то никому не известный актеришка кричит на тебя ослиным голосом и ни в какую не желает уходить со сцены, а девицу, видите ли, его игра волнует, затрагивает струны ее души. Ну что прикажете с этим делать? Как доказать, что он играет плохо? Сказать ей: «Четыре»? Убить ее? А когда нет доказательств — начинаются вопли. Она вопит, и ты вопишь. А если вы на какой-нибудь вечеринке и рядом другие люди, то и они горят желанием высказать свое мнение, и вот уже все вопят про другие пьесы, и про других актеров, и насчет искусства вообще, и насчет жизни вообще, а какая-то женщина, которая до того весь вечер спала, вдруг просыпается и начинает кричать, какая дорогая стала нынче жизнь. При этом все их суждения ужасно банальные, давно всем известные. Ты перебиваешь их, они перебивают тебя. Если же в доме есть еще и дети, то именно в этом момент они прибегают и тоже поднимают страшный крик. А у соседей начинает громко лаять собака. И вот в самом центре города возникают маленькие джунгли, настоящие джунгли, в которых бушует жизнь…