Гроздана Олуич - Голоса на ветру

Для Джорджи Вест газон это нечто почти мистическое – ничего удивительного, что она так заботится о том, как должна выглядеть трава и когда ее пора стричь.

Даниле это все безразлично. Но прошло немало времени, пока он понял, что они с ней два разных мира. Он согласен бриться, ладно. Согласен слушать с ней католические мессы, сопровождать ее в утомительных походах в супермаркет и в гости, но он не согласен лгать, и ей, и себе, что ему это нравится. В свое время он не упрекал Марту за то, что та бегает по партийным собраниям, но он и не позволил ей сделать из себя правоверного члена партии, готового соглашаться с любой глупостью как с мудрейшим решением. Если кто-то пьян, нужно просто дождаться, когда он протрезвеет, а все остальное это преступление, будь то антидепрессанты или электрошок. В конечном счете, у Марты осталась ее партия, а после развода и Рашета. У Джорджи была церковь и индейцы. У него были его Арацкие, живые и мертвые. И надежда, что «болезнь забвения» не навалится на него до того, как ему удастся найти веснушчатую Сару Коэн и Петра…

Встреча Арона с Гойко Гарачей и то, что Гарача рассказал Арону, пробудило в Даниле Арацком проблеск надежды: среди индейцев-алеутов встречали светловолосого рыбака и охотника на диких гусей, который никогда не стрелял в песцов и тюленей. По описаниям это мог быть Петр – голубоглазый и высокий, приехал из какой-то восточно-европейской страны, время от времени что-то лопочет на непонятном языке. Но никто не заметил, что у него нет одной ноги. Так что и на этот раз надежда Данилы оказалась напрасной.

Но его обрадовало известие, что Гарача жив, помнит его и обнаружил след маленькой веснушчатой Сары Коэн, которая все еще плачет во сне, боясь крыс.

– Спят ли по ночам крысы? – попросил Данило Джорджи Вест узнать это у работающих с подопытными животными лаборантов клиники.

– Одни спят, другие не спят! – улыбнулась Джорджи. – Для экспериментов это не важно…

– А для Сары Коэн из Ясенака важно. Не было бы важно, она не плакала бы во сне по прошествии стольких лет…

Он не сказал, что и сам иногда скулит во сне как брошенный щенок. «Каждая женщина носит в себе черта. Красивые и не одного. Лучше, если то, что не предназначено для ее ушей, она и не услышит!» – сказал как-то Лука Арацки своему уже взрослому сыну Стевану, а неизвестный автор «Карановской хроники» записал, что совет старика «запомнил и Петр, а, возможно, даже и Рыжик». Стеван увлекался измерением углов, под которым пересекаются траектории звезд, определяющих судьбы всех живых существ на земле.

Судя по тому, как Стеван относился к звездам, он мог бы быть порослью любого индейского племени, правда, если бы не женщины, к которым его влекло так же непреодолимо, как ночную бабочку к свету свечи.

В первые две ночи в резервации месквоки звезд видно не было, а, может быть, Данило, смущенный подозрительностью Серого Волка и испытующими взглядами племени, просто упустил момент посмотреть на них, последовать за ними, подобно индейцу чиппева, который в своих стихах исповедовался в том, что «по небу ходит вслед за звездой»!

– За чьей звездой, Джорджи?

– За своей! Месквоки верят, что на звездах живут их души до того, как войти в свое земное тело. И потом, после того, как истечет их время на земле, снова туда возвращаются. Поэтому они не знают страха смерти – судьбу человека определяют звезды, чего бояться.

Изумленный Данило ни о чем больше не спрашивал. Во влияние звезд на человеческую жизнь верил его отец Стеван, так же как и отец его отца Михайло, которого с двадцатью семью ножевыми ранами привезли из Вены в черном гробу. Но страх в Даниле жил. Он был более живым, чем в Рыжике в тот час, когда его легендарный дед отправился на небо, позже этот страх превратился в страх забвения, связанный с Ружей Рашулой.

Не понимая того, почему она «так важна», автор «Карановской летописи» не упускал случая из раза в раз вспоминать о ней и задаваться вопросом, «до каких пор доктор Данило Арацки будет возвращаться к встрече с Ружей Рашулой и к страху, который поселился в его душе после этой встречи, как будто то, что она забывает, – это нечто совершенно особое. Сколько есть людей, которые забывают имена своих любимых, названия городов, улиц, предметов, растений и животных, и никто из этого не делает мировой проблемы».

«Шепчущий из Божьего сна», – записал Арон Леви на полях «Дневника» Данилы, – совершенно явно не понимает, что в основе страха «болезни забвения» у Данилы вовсе не Ружа Рашула, а он сам, потому что островки забвения расширяются, слова теряются, а он не в состоянии это остановить!»

Обычай дарить «голубой цветок», бытовавший у индейцев месквоки, удивил Данилу больше всего из того, что он от них слышал, ему показалось, что наяву зазвучал голос его бабушки по материнской линии, седовласой Симки Галичанки в те времена, когда она лечила Вету от удушающего кашля, но не травами, как обычно, а просто положив ей руку на лоб и произнося слова песни, которую никто из Арацких раньше не слышал. Звучали они как заклинание, как заговор, как договор со смертью.

«Иди, беда, туда, откуда пришла, в чащу, где солнце не греет, где луна не светит, где птица не поет. Иди, и больше не возвращайся!» Потом Симка Галичанка извлекала откуда-то «голубой цветок» и напевала:

Дам тебе гол̀убый цвет,

Ты дай Вете жизни свет!

Слова эти Симка Галичанка напевала, повторяя их бесчисленное число раз, до тех пор, пока не почувствовала, что лихорадка проходит и больная погружается в сон. А потом, замолчав, просидела рядом с ней всю ночь до утра.

Данило не поверил собственным ушам, когда услышал, как целитель месквоки медленно, чтобы Джорджи успела записать слова, повторял заговор Симки Галичанки, принесенный ею откуда-то с юга, может из Хомолья, кто теперь узнает!

И тут бессознательно, ни на кого не обращая внимания, он начал напевать заговор про «голубой цветок» на своем родном языке и не заметил, что по стенам заскользили вечерние тени и, стряхивая с одежды снег, с улицы вошла группа охотников, среди которых был и рыжеволосый мальчик с хвостом енота на шапке.

Мальчик растерянно остановился у самой двери. Потом подошел к Даниле, вслушался, побледнел.

– На каком языке ты говоришь? – заикаясь спросил он по-английски и уставился на Данилу как на возникшее из темноты привидение.

– Почему ты спрашиваешь?

Тут пришла очередь изумиться Даниле, потому что мальчик рассказал, что на этом языке говорил его отец и все отцовское племя, проживавшее на берегу могучей равнинной реки, которая течет по дну Паннонского моря, исчезнувшего в каком-то другом море вместе со всеми рыбами, русалками и волшебными существами. Что еще отец рассказывал на том своем странном языке, мальчик не запомнил. Правда, он упоминал такие названия городов, как Белый город и Караново, и, кажется, еще что-то. Не помнит! Даже сомневается, правильно ли это? Он был тогда маленьким, и даже имени отца сейчас не сможет назвать…