Аякко Стамм - Путешествие в Закудыкино

Вы тут взяли на себя вольность поучать нас, как построить Америку в России. А вы не пытались спросить у нас: оно нам нужно? Или вы считаете, что Америке не достаточно верноподданной Европы? Нравится вам жить по-американски? Живите себе на здоровье. В Америке. А нам не нравится. Мы в нашей России ничего кроме России видеть не хотим. Вас это оскорбляет? Не даёт вам спокойно жить? Успокойтесь уже и оставьте Россию для Русских.

Вам никогда не понять нас. Вы, уважаемый, представляете общество, построенное по принципу общаги, в которой каждый имеет право и ДОЛЖЕН это право отстаивать, бороться за него ежедневно, в мелочах. А чуть ослабит надзор, тут его и съедят – закон джунглей. Такая модель, как показывает практика, вполне жизнеспособна и имеет право быть. Но мы, Русские, её не приемлем. Мы не хотим общаги. Потому что духовно, генетически, если хотите, тянемся к другой модели – к модели семьи, где над всем стоит отец. Он не выбирается на общем сходе – сегодня один, завтра другой, превзошедший первого умением болтать и обещать. Он Богом данный глава семьи, общества, государства, априори любящий, заботящийся о чадах своих, если и наказующий их строго, то таково уж его отцовское право. А у чад верных и почитающих отца есть своё право священное, незыблемое, неотъемлемое – право на послушание и покаяние. Я родился и вырос в семье и не хотел бы вдруг оказаться в общаге, хотя понимаю, что для многих, не помнящих родства, это весьма удобный и может даже единственный способ существования. Жалко их. Нет, правда, очень жалко. Потому что Любовь всегда превыше права. Вам об этом любой русский ребёнок скажет.

Мой собеседник давно уж не расхаживал туда-сюда, словно по кафедре, не выглядел всезнающим, авторитетным профессором, поучающим юные неокрепшие души и умы. Мне даже показалось, что он вынужден был признать справедливость моей, отличной от его правды. Хотя ему это было неприятно, что отразилось и в его глазах, и в мимике лица, и в молчании, которым он оценил мои слова, словно зачётом.

– Верю вам, молодой человек, – наконец заговорил он. – Верю, что и взаправду так думаете, как говорите. А посему… – он осёкся на полуслове, подумал немного и заключил. – И всё же моя правда вернее, жизненнее. Вот смотрите, люди, что в Закудыкине собрались, по вашей правде тут и, вроде бы, за неё же. А знаете, за что вас пополудни казнят?

– Казнят?! – не на шутку удивился я не только такому исходу дела, но и осведомлённости моего сокамерника. – За что?!

– За изнасилование…. У вас ведь так принято – подозревать в одном, осудить совсем за другое, а казнить за третье, – он улыбнулся кривой, совершенно неискренней, натянутой улыбкой. На какое-то мгновение, на совершенно крохотный, незначительный миг блеснул в его ухмылке гранью алмазный клык, отражая последний предсмертный вздох угасающей свечи.

Страшный, просто сумасшедший стук в дверь отвлёк атамана, вывел его из состояния созерцательного ступора. Он содрогнулся всем телом, будто через него от макушки до самых пят пропустили электрический разряд немалой мощности.

– Щас… щас… – проговорил он непонятно кому, то ли продолжавшему как ни в чём не бывало молиться гостю, то ли тем, которые изо всех сил колотили и наверняка собрались уж вынести дверь в комнату вместе с косяком. Он слез с кровати и в чём был, то есть в правом носке, кинулся открывать дверной засов, в прочности которого только что сумел убедиться. Не добежав до двери всего несколько шагов, он вдруг осознал всё антидресскотство своего внешнего вида, вернулся к кровати, поднял с пола вблизи неё и торопливо, на ходу надел шёлковый китайский халат с драконами и только тогда отпер засов. В помещение тут же вломился с шашками наголо и калашниковыми наперевес небольшой, человек в пять-шесть отряд во главе с есаулом Нычкиным. Все выглядели встревожено и даже напугано.

– Что?! – вскричал возбуждённый донельзя есаул.

– Что?! – ответствовал ему начинающий тоже нервничать полковник.

– Что случилось?! – уточнил свой вопрос есаул.

– Что случилось?! – не сдавался в порыве недоумения полковник.

– Где?! – круто изменил направление вопроса Нычкин.

– Кто?! – поддался на вираж атаман.

– Он… – совсем уж конкретизировал есаул, ощупывая всё помещение цепким липучим взглядом.

Полковник оглянулся на красный угол. Гостя нигде не было. С иконостаса, с одного из образов на него внимательно и строго взирал, проникая внутрь, в самое сердце, совершенно реальный, будто живой Царь и Государь всея Великия, Малыя и Белыя России Иоанн Васильевич Грозный. И взгляд этот как бы говорил, вторя постепенно удаляющимся затухающим эхом: «Я не судья тебе. Один над нами суд».

– А … где…? – перехватил инициативу совсем уж растерявшийся атаман.

– Кто? – поддался Нычкин.

– Царь…

– Кто???!!! – возвысил голос почти до фальцета есаул.

«Закусывать надо», – пронеслось в головах у прячущих шашки в ножны воинов.

Оказалось, что уже с полчаса казаки штурмуют запертый изнутри вход в комнату полковника. С тех самых пор, когда патрульный разъезд увидел льющийся из распахнутых настежь окон яркий слепящий свет, как от тысячи тысяч свечей или лампадок, и услышал низкий, словно раскаты предгрозового грома голос, вещающий что-то на неизвестном, непонятном языке. Обеспокоенные служаки постучали в дверь – никакого ответа, они постучали ещё, более настойчиво – реакция ноль. Тут подошёл Нычкин и распорядился стучать сильнее, а если потребуется, то ломать дверь и спасать его превосходительство. Это было исполнено с присущим рвением, пока взмыленные от усердия казаки не обнаружили живого и совершенно невредимого атамана, даже в драконах, и без всякого намёка на пожар либо какую иную неприятность или каверзу. Тогда только все успокоились и разошлись по делам службы. Нычкин остался.

– Разрешите доложить, господин полковник?!

– Что ещё? – никак не мог окончательно придти в себя атаман, будто какая-то мысль держала, ни в какую не хотела отпускать его душу. Может, приснилось что…?

– Задержан неизвестный без документов. Думаю, лазутчик и жидовский шпион. Уверен, что шпион. Как прикажете поступить? Расстрелять как обычно, в подвале? Или казнь принародную учиним?

Полковник молчал. Он сидел на своей кровати, почти как несколько минут назад, только в халате и, свесив на пол ноги. Его сознание никак не покидал недавний сон, видение, настолько явное, что определить точно, было то наяву или только пригрезилось, оказалось для его воспалённого рассудка задачей весьма сложной, практически невыполнимой. «Тут человек к тебе от меня придёт,… пришёл уже, так ты…», – свербело в мозгу и ни в какую не отпускало.