Аякко Стамм - Путешествие в Закудыкино

– Да, без руководства нельзя, – согласился Пиндюрин, забирая из рук профессора ароматный алкоголь и выпивая его одним глотком. – Хороший коньяк, – он посмотрел в пустую рюмку, отобрал у Нычкина фляжечку, наполнил её вновь и выпил залпом. Затем отправил всё в сейф и, захлопнув дверцу, … – Лимончика к нему не хватает. Ладно. Остаётесь! – …подвел черту под прениями.

Хенкса Марковна в это время напряженно размышляла над тем, как правильно пишется слово «просрацтвенноплеменнойкаптиниум», и в каких ситуациях им лучше всего пользоваться. Из состояния задумчивости её вывели медленно приближающиеся, тяжелые шаги изобретателя.

– Это не больно, и вовсе не страшно. Я отправлю вас в прошлое ненадолго, вы очень скоро нас догоните и подробно опишите в протоколе все свои ощущения, – тихо, но вместе с тем твердо, как доктор Кашпировский, говорил Пиндюрин. – Держите аппарат, нажмёте вот эту клавишу и … вперед.

Хенкса Марковна, несмотря на свой выдающийся авторитет и вес в обществе, не могла противиться этому завораживающему, не предполагающему никаких возражений голосу. Она смотрела в серые глаза Алексея Михайловича, как кролик на удава, готовая исполнить всё, что бы он (голос) не повелел, несмотря на бурное сопротивление всей её трепещущей от страха души. Обрыдкина послушно взяла аппарат в правую руку…. Указательный палец левой медленно потянулся к обозначенной клавише.… Вот он уже коснулся её тёплой глянцевой поверхности.… Еще чуть-чуть, одно крохотное, совсем микроскопическое движение, не требующее никаких усилий, ну совершенно никаких, и время – потечёт для неё вспять. Она отправится в неизведанное, не поддающееся никакому пониманию нечто. Шутка ли – первая в истории человечества женщина-хрононавт! Всё уже готово, час икс наступает, прижимая к стене, отрезая пути к отступлению. Сейчас она нажмёт заветную клавишу и …

– Не-е-ет! – пронёсся по всему зданию душераздирающий крик. И если бы другие сотрудники заведения, из других кабинетов, не были бы лично знакомы с представителями отдела изобретений, то они наверняка бы подумали, что профессор Нычкин, несмотря на почтенный возраст и авторитет, задумал учинить над бедной Хенксой Марковной акт физического насилия сексуального свойства в особо извращённой форме. Они неминуемо прибежали бы на помощь бедной женщине, чтобы спасти от поругания её, пусть давно уже не девичью, но всё же честь. Но никто не смог допустить со стороны Израиля Иосифовича даже самого невинного флирта, даже в обычной, общественно приемлемой форме, не говоря уже об особо извращенной. К тому же сама Обрыдкина давно не вызывала у сильного пола страсти, способной подвигнуть на подобные безумства характерного свойства в какой-либо форме вообще. Да и вызывала ли когда-нибудь, поскольку её пол трудно было заподозрить в слабости? Поэтому никто не прибежал, не помог, не оградил. Все решили, что Хенкса Марковна просто увидела мышь, которых она боялась до смерти. Справедливости ради надобно отметить, что мыши – единственное, чего боялась Обрыдкина. Слоны всегда боятся мышей.

Но всё-таки пронзительный крик не остался без внимания, нашлась одна душа, которая не то что бы радела за морально-нравственный облик сослуживцев, а в принципе не могла пройти мимо никаких беспорядков, в какой бы форме они не совершались. Пусть даже в самой невинной. Дверь кабинета с шумом раскрылась настежь – в комнату буквально вломилась вооруженная практически до зубов шваброй наголо, с тряпкой наперевес и большим скрипучим ведром здешняя хранительница чистоты, тишины и порядка, а попросту уборщица тётя Клава. Так её все тут называли, несмотря на то, что по паспорту она значилась Офелия Петропавловна Кузюкина. Но этого никто не знал, так как тётя Клава работала в заведении с незапамятных времен.

Когда-то давным-давно, будучи ещё совсем молоденькой девушкой, отвечая на вопрос кадровика о происхождении её откровенно буржуазного имени, и более чем странного отчества, она сбивчиво и постоянно краснея, рассказала грустную историю о том, что у неё имеются два папы. Один – Петя, с которым мама, как положено, ходила в церковь венчаться. А другой – Паша, с которым мама никуда не ходила, даже в ЗАГС. Который так, дома. Оба папы на редкость мирно уживались в маминой комнатушке, дружно пили горькую, так же дружно пользовали маму и оставались весьма довольными таким положением. Идиллия продолжалась довольно долго, лет около десяти, отчего, в конце концов, и появилась на свет чудная девчушка, которую мама назвала Офелией, в честь невесты товарища Гамлета – датского революционера, хотя и принца, но нашедшего в себе мужество наотрез порвать со своим контрреволюционным прошлым и учинить революцию против дяди-тирана. Об этом мама Офелии узнала из театральной постановки, на которую в народный театр-студию имени древнеримского революционера товарища Спартака её водили когда-то оба папы.

Эта трогательная история настолько впечатлила тогдашнего начальника отдела кадров, что Офелию приняли в штат, но рекомендовали подобрать себе другое, более пролетарское имя. Сошлись на Клавдии, в честь ещё какого-то римлянина, должно быть, тоже революционера. Так и стала Офелия Петропавловна Кузюкина просто Клавой, а со временем, тётей Клавой. С тех самых пор она терпеть не могла беспорядков, особенно в личной, сугубо интимной, так сказать, сфере. Вот и сейчас, чуть только заслышав крик, она, вооружившись всеми доступными ей средствами, помчалась искоренять всё ещё встречающиеся в нашей счастливой, в общем-то, жизни отдельные недостатки.

– Это штой-то тут у вас за оргия така? Чё орать-то почём зря?

Обрыдкина всегда прислушивалась к тёте Клаве, которая часто обогащала её лексикон. Поэтому она незамедлительно взяла карандаш и записала: «Оргия – когда сильно орут». А тётя Клава, обнаружив в кабинете вполне пристойную картину, чтобы как-то объяснить логику своего неожиданного появления, продолжала уже более миролюбиво.

– Накурили тута, ироды. А ну-тка, скидавай-тка усё из карманОв – мусор там разный, окурки, кантрацективы всякия! Подмету уж.

Пиндюрин оценивающе оглядел новый персонаж с головы до ног, перевёл взгляд на профессора и вопросительно кивнул в сторону уборщицы. Нычкин, конечно, сразу же согласился.

– Как замечательно, уважаемая, что вы заглянули к нам, так сказать, на огонёк, – Алексей Михайлович расплылся в самой добродушнейшей улыбке, на которую был способен. – Вы даже себе не представляете, как можете нам помочь, – он подплывал к прибывшей, как павлин к павушке. – У нас к вам маленькое, но весьма ответственное порученьице. Ничего сложного, просто надо нажать вот эту кнопочку, и всё, – и он протянул тете Клаве мобильник.