Меир Шалев - Вышли из леса две медведицы

Вот так вот оно. То и дело из нашего дома разносятся звуки, которые слышит весь поселок. Порой крики. Порой гневные вопли. Бывали и выстрелы. Иногда плач и рыдания. Но стоны страсти и звуки смеха тоже. Особенно с того дня, когда появился Эйтан, и вплоть до беды. Много смеха.

Он не только нашей семье, но и нашему питомнику принес много добра. Довик силен в счетоводстве, в переговорах с поставщиками, в тендерах, в торговле, а также во всем, что касается отношений с городскими и местными властями. Поэтому Эйтан взял на себя выискивание частных покупателей-садоводов. И тут случилась любопытная вещь. Вы, возможно, знаете, что мастеровые люди кладут в ящик с инструментами магнит, чтобы все винты, и гайки, и маленькие гвозди притягивались к нему и не терялись. Так вот, Эйтан стал у нас таким магнитом. Едва он появился, сразу вокруг него собралась целая компания.

Женщины? Почему женщины? Господи, да оставьте вы уже наконец свое гендерство! Я ведь вам уже рассказывала: вокруг него собралась группа мужчин. Одни мужчины. Покупатели, соседи, приятели — целый детский сад, мужчины один лучше другого. Женщины у нее на уме! Женщины — се пассе [47] Ce passé — это прошлое ( фр. ). , Варда. Мужчины в действительности ищут других мужчин. Это то, чего им не хватает. Глубокой дружбы, настоящих друзей. То, что у большинства женщин есть в избытке, у них в дефиците, и именно на этом у них все основано.

В общем, что там говорить, — вскоре у нас под шелковицей дедушки Зеева уже появились две «пойке», и вокруг них начали собираться мужчины. «Пойке»? Это такая африканская цельночугунная кастрюля на трех маленьких ножках. Эйтан разводил под ними костер, раскалял угли, варил и раздавал покупателям свою мясную похлебку. С этого начался замечательный период в нашей жизни: пиво в кувшине не убывало и мясо в чугунках не истощалось [48] Парафраз библейского: «Мука в кадке не истощится, и масло в кувшине не убудет до того дня, когда Господь даст дождь на землю» (3 Цар. 17, 14). , и люди делали у нас огромные закупки только потому, что Эйтан подавал им пластиковую тарелку с пластиковой ложкой и разрешал им выудить из чугунка кусочек мяса и картофелину в соусе, и взять кусок белого хлеба, и макнуть, и сидеть вместе, и есть, и пить, и разговаривать, и смотреть на его вечный огонь. Потому что огонь горел здесь всегда. И для варки, и потому, что мужчины тянутся не только друг к другу, но и к огню. Не в том смысле, что тянутся к опасностям, а в прямом смысле — к настоящему огню. Та первобытная жена первобытного человека хранила костер в пещере с таким тщанием именно затем, чтобы он захотел вернуться, а когда вернется — чтобы сидел вокруг возле огня вместе с другими вернувшимися мужчинами, и чтобы они раздували золу, добавляли щепу в костер и занимались огнем, а не выходили наружу и не задирались там с мамонтами, и с медведями, и с другими первобытными людьми и не делали глупостей.

Короче, вскоре все начальники отделов садовых и декоративных насаждений в городских и местных советах на севере и в центре страны — а именно от них мы получали наши главные заказы и доходы — перестали принимать Довика в своих кабинетах и начали сами приезжать к нам, и они сидели под большой шелковицей, и разговаривали, и ели Эйтанову похлебку. А когда наши дети — близняшки Довика и Далии, Дафна и Дорит, и наш Нета — немного подросли, они стали возвращаться из школы не домой, а прямо в питомник, и каждый их учебный день кончался теперь одинаково: Далия еще была на своей работе в поселковом Совете, я — на своей работе в школе, Довик — в конторе рассадника, а Эйтан, который всегда был занят в питомнике, просил покупателей подождать минутку, зачерпывал для каждого малыша полную ложку из чугунка, убеждался, что они едят как надо, а потом усаживал их делать уроки за одним из садовых столов, которые мы здесь продаем.

Я помню: если они чего-то не понимали, он кричал на весь рассадник: «Есть здесь кто-нибудь, кто кончил среднюю школу? Ты? У тебя хватает терпения возиться с детьми? Тогда, пожалуйста, посиди с ними минутку и помоги им с уроками». И если они приводили с собой товарищей по классу, то и те после одного обеда у Эйтана уже не хотели есть у своих матерей, и в скором времени здесь образовался настоящий летний лагерь. Лагерь для детей двух возрастов — сорока-пятидесяти и пяти-шести лет. Знаете что — запишите все-таки эту «пойке» в свою тетрадку! Если бы мы продолжали варить в таких чугунках на кострах, может, и весь сионизм выглядел бы сегодня немного иначе.

— Разве мы договорились на сегодня?

— Нет. Но я была у ваших соседей и решила зайти поздороваться.

— Очень мило с вашей стороны. Совсем как в том анекдоте про медведя на Аляске, который говорит охотнику: «Сдается мне, что ты не ради охоты возвращаешься сюда раз за разом». Не знаете? Ладно, может, когда вы немного повзрослеете и мы познакомимся поближе, я вам его расскажу. Сейчас мы с вами еще не на том этапе, когда я могу вам рассказывать такие непристойные анекдоты. Хотите чего-нибудь попить? Может, вместо чая с лимоном выпьете лимончелло а-ля Довик? Я как раз налила себе. Вы поймали меня на горячем. Вот, попробуйте? Вкусно?

— Очень. Но я не привыкла пить. И уж тем более в такое время…

— Я никак не могу найти себе покоя. Приближается день рождения Неты, и я как зверь в клетке. Нета… Мой мальчик… Кстати, мальчик, о котором вы ни разу не спросили. Ни разу не поинтересовались, что с ним случилось.

— Я не спрашивала, потому что мне кажется, о таких вещах человек должен рассказать сам, а не ждать, пока его спросят.

— Но ведь я рассказала. Я назвала вам его имя, и я сказала: «Наша беда», и я произнесла слова «кладбище» и «могила», и даже сказала: «умер». Я рассказала. Вам оставалось только провести прямую линию между всеми этими точками. Ведь я вам сказала: «После того, как Нета умер». И сказала: «У меня умер ребенок». Мальчик шести лет. Точнее, почти шести с половиной. А вам все это будто мимо ушей. Только ваше исследование у вас в голове…

— Очень сожалею. Я просто иначе все это понимала…

— Да, это трудно понять. Тогда, после его смерти, я говорила себе: ну все, жизнь кончилась. Случилась беда, и жизнь кончилась. Смешно. Ведь умер Нета, а я сказала «кончилась» о своей жизни, о жизни его матери. А дело в том, что это не так. Она не кончилась, моя жизнь, и, в определенном смысле, это еще хуже. Нета умер, и его отец тоже в некотором смысле умер. Перестал быть собой. И я потеряла обоих — и своего сына, и своего супруга. «Его с его порождением», как написано в Торе [49] Парафраз библейской заповеди, запрещающей «закалать» (убивать) корову или овцу «в один день с порождением ее» (Лев. 22, 28). , и в один и тот же день. Кстати, вы когда-нибудь обращали внимание, насколько несчастья возвышают нашу речь? Делают ее красивей и торжественней, насыщают ее некими особыми словами, которые несут на себе тяжкую ношу, — слишком святые для прикосновения, слишком загадочные для понимания, невыносимо древние для будничного употребления.