Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

50. Людьми мы не станем.Толпы туристов с фотоаппаратами сновали по острову.

– Где я? – спросил Федот у советского туриста.

– Соловецкие острова, древний памятник архитектурного зодчества, – отчеканил турист.

– За что тебя? – спросил Федот.

– За высокие показатели в социалистическом соревновании.

«Ни фига себе, – подумал Федот, – и за это берут».

Свежевыкрашенная колокольня блистала на солнце, вокруг нее стояли киоски со значками и проспектами.

– Раньше тут обитали деклассированные элементы, – поделился информацией словоохотливый турист, – прятались от народа по монастырям. А теперь свобода – ходи и смотри. – Турист что-то нарисовал фломастером в блокноте. – Фотографии не доверяю, – сказал он и побежал за своей группой.

– Привет, старик!

– Клячкин! – обрадовался Федот.

– Тсс! – приложил он палец к клочковатой, видно давно не мытой бороде. – Я, старик, кости тут собираю.

Присев на корточки, Клячкин ковырнул землю кухонным ножом и извлек из нее берцовую кость.

– По трупам ходим, – сказал он и положил кость в чемодан.

– Мой чемодан! – не поверил своим глазам Федот.

– Твой, твой! И письма здесь твои. Теперь, старик, я тебе полностью доверяю. Святые мощи! Как стемнеет, переправимся на пароме – и на поезд. А там до Москвы. Перехороним мощи и поставим памятник. Это моя лебединая песня. После нее сваливаю.

С чемоданом костей они слонялись по острову.

– Пойдем перекусим, – предложил Федот Клячкину.

– Где? В монастырской келье, где трупы штабелями лежали, – укорил его Клячкин, и Федоту стало стыдно.

Купив в магазине печенье «Привет», Федот мусолил его, сидя на камне.

– Мы живем хуже скота, – рассуждал Клячкин. – Был такой философ Федоров…

– Знаю, знаю, – перебил его Федот, – про воскрешение отцов.

– Теперь все всё знают, а дело делают единицы. Пока мы не воскресим прошлое, пока не раскаемся в наших злодеяниях, – людьми мы не станем.

51. Дождавшись темноты, друзья взошли на паром.

– НЛО, – закричал кто-то на пароме, и все увидели гигантский диск, колышущийся на воде.

– В бурном море не обойтись без кормчего! – разнеслось по парому.

– Гу, – шепнул Федот Клячкину, – выследил, подонок.

Клячкин искоса взглянул на Федота, но иностранных корреспондентов поблизости не было, и Клячкину пришлось смириться с навязчивым бредом Федота.

– Ветер с Востока преодолевает ветер с Запада, – проинформировала землян летающая тарелка.

Паром встал посреди реки, и испуганные туристы бросились вплавь.

Тарелка уменьшалась на глазах, превращаясь в точку, и из нее градом посыпались сертификатные рубли.

– Дадим отпор воинствующему ревизионизму! – подоспел Иван Филиппович к шапочному разбору – Чего стоим? Манны небесной ждем? Нельзя ждать милости у пьиёды…

– Картавчик! – Клячкин схватил Ивана за грудки. – Это ты сгноил здесь всю духовную элиту России, а теперь по экскурсиям разъезжаешь!

– Клячкин, руки прочь от моего соседа!

– Я его мизинца не стою, – сказал Иван, заложив руку за лацкан пиджака. – А вы, господин Клячкин, смелый революционер, и за это я все прощаю.

– Лучше иметь другом явного врага, чем врагом – явного друга, – согласился Клячкин.

Тем временем летающий объект покинул Соловки, и паром поплыл дальше.

51. Юридически одинокий.Добравшись до неизвестного пункта назначения, Тимофей Белозеров окончательно ожил.

– Дух сперло, – цыкнул он зубом. – Измаялся я жить. – Напившись воды на придорожной колонке, Тимофей утер рот рукавом и уставился в небо. – День прибавляется на воробышиный шаг, – сообщил он важно.

– А где твой дом, Тимофей?

– Мой дом – железная дорога. А я на ней – первый человек. Начальник станции Белореченская.

– Что ж ты, на рельсах спишь? – пошутил Федот.

– Когда на рельсах, когда в составе. Не обязан отчитываться.

– А не было ли у тебя жены Маши? – вышел Федот на финишную прямую.

– Маши? Мне гроб по спине стучит, а он про Машу! У меня вообще никакой жены не было.

– А дочери Ани?

– Станция – моя дочь и жена. И на фу-фу меня не возьмешь, я птица стреляная.

По мощеной мостовой разгуливали петухи и упитанные тетки с авоськами хлеба, работал маяк, заполняя округу песнями дружественных народов. Тоска, хоть волком вой.

– Пойду искать станцию, – сказал Тимофей, и Федот не стал его удерживать.

Меж тем день разгорался. На последние деньги Федот купил бутылку в рамешковском сельпо и распил, сидя на пне у пыльной дороги. Он пил в надежде протрезвиться и понять, что же все-таки происходит с ним в последнее время. До пятого марта вроде жил нормально, а с тех пор куда-то все ездит, кого-то ищет, – кого, чего? Что я за человек такой?

«Дорогой ты слабенький мой родной! Юридически одинокий, но фактически есть у тебя я, Маша – ты никогда не был и не будешь одиноким, пока я дышу, пока я существую».

Федот по привычке задрал голову к небу, но Маши в нем не увидел. Пожевал черного хлеба да и лег на землю.

«Тварь я жалкая, вот я кто, – думал он, глядя в высокое чистое небо без единого облачка, – зря перевел на меня создатель столько ценного материала».

– Не греши, – откликнулся кто-то живой на его мысли.

– Брат во Христе, Серафим! – обрадовался Федот. – Какими путями?

– В рамешковской церкви служу. – Серафим поздоровался с Федотом за руку. – И семью сюда перевез. Хорошо тут, и здоровье поправляется.

Серафима и впрямь было не узнать. Исчезла болезненная одутловатость, он как-то выпрямился, приосанился, даже борода его была ровненько расчесана на пробор.

– Молиться надо, – наставлял Федота Серафим. – Мы в миру столько масок на себе носим, а вот остаться наедине с собой и совестью, сбросить личину и предстать пред Господом – это большая духовная работа, и она обязательно принесет плоды.

– А ты вот другое скажи, – перебил его Федот, – уехал ты из Москвы, а старушек и детей диссидентов на кого оставил?

– На Братьев. Я теперь здесь больше нужен. Пойми, Федот, историей доказано, что человеку не хлеб нужен, а слово Божье. Смотри, у человека уже всего вдосталь, а жизнь его ничуть не улучшилась. Ни цели, ни пути, – говорил Серафим, увлекая Федота за собой.

– Это понятно. Все до воскрешения доступно моему уму, а вот с воскрешением у меня загвоздка. Докажи, что это было на самом деле.

– Нет таких доказательств, – сказал Серафим строго. – Это вера, а не теорема.

52. Свидание в Рамешках.Детское лицо с большими испуганными глазами смотрело на Федота. Тонкий нос с глубокой переносицей торчал наподобие воробьиного клюва, нежная кожа в едва заметных желтых веснушках была подернута сеткой морщин.