Эм Вельк - Рассказы (сборник)

На крестовую восьмерку Германия сбросила восьмерку бубен, и Англия триумфально обезопасила своего туза — закон о воинской повинности. Потом она разыграла бубнового туза, Россия подбросила десятку, и тут-то Германия хлопнула своим вторым валетом — возмущением народа войной на полное уничтожение. Потом она разыграла червонного туза, а соперники сбросили восьмерку и девятку.

У Германии оставались десятка и дама, — но вдруг червы лежат на одной руке? Это привело бы к проигрышу и перечеркнуло бы все успехи. А червы-таки были у Англии, и она уже предвкушала точно рассчитанную победу: вот что значит война на истощение!

Чтобы сбить с толку партнеров, Германия разыграла десятку и туза пик, на сердце у нее было тяжело. На десятку червей Англия сбросила семерку, а Россия карту другой масти — свою последнюю карту.

— В чем дело? — вскричала она. — У меня одной не хватает!

— А у меня одна лишняя! — взбесилась Англия.

Германия улыбалась, камень свалился у нее с сердца, игра оказалась недействительной: бог ошибся при сдаче карт!

— Бестолковый русак, зарычала Англия, — не можешь считать до десяти?

— Жадюга английская! Никак не нахапаешь?

Они накинулись друг на друга и вцепились бы в волосы, но друзья и болельщики разняли их. Среди всей этой кутерьмы только один зритель сохранял полное спокойствие. Это был долговязый человек с козлиной бородкой; его цилиндр украшали полосы и звезды. Он подошел к столу и прошептал дьяволу:

— Огоньку, маэстро! При виде золота они начнут новую игру!

Лукавый подсунул тлевший фитиль под чашу, и в ней забурлило сверкающее золото.

— Но может ли господь бог ошибаться? — спросил русский. — Нет, тут приложили руку черт или Германия!

— Известно, что черт, что немец — одно и то же!

Однако новая партия была невозможна, так как в суматохе карты рассыпались и многие затерялись. Тогда они решили сообща отлупить черта и разделить казну, но без Германии, которая так и так проиграла бы. Тут начался новый скандал, потому что они не могли договориться, кому сколько причитается.

Вдруг кто-то воскликнул:

— А где же чаша с золотом? — О слезах, которые тоже были в чаше, никто уже не вспоминал.

Все взгляды прилипли к месту, где стояла чаша. Возникли взаимные подозрения, сначала в мыслях, потом на словах. Общее мнение свелось к тому, что Джон Буль если и не украл чашу, то организовал кражу. Однако досада, искажавшая его лицо, слишком явно показывала, что и его одурачили.

Среди ругани и взаимных обвинений внезапно прозвучал чей-то голос:

— Боже мой, какие мы безумцы!

У кого это вырвалось, никто не знал, но все знали, что это чистая правда. Опомнившись, они посмотрели друг на друга и воскликнули хором:

— Боже мои, какие мы безумцы!

Пролились слезы горького раскаяния, но затем кто-то нашел виновника — Германию, затеявшую игру. Совпадение мнений подействовало утешающе.

Но вот растворилась дверь и возник неизбежный в этом мире дух зла. Однако выглядел он скорее раздосадованным, чем злым. Он вскочил на стол и провозгласил:

— Хоть и не по-товарищески вы обошлись со мной, сообщу вам великую новость. Не знаете, куда подевалась чаша с золотишком? Так вот, пока вы лупили меня, лучшего стража ваших сокровищ, и пока тузили друг друга, седой человек в цилиндре подхватил ее и отбыл восвояси.

— Дядя Сэм! — вырвалось у присутствовавших.

— Конечно, — ответил сатана, — но я бросился ему вслед и вцепился в фалды его сюртука. Тут он затараторил «Отче наш» и пообещал господу выстроить тысячу церквей, но я не сдавался. Он сбежал бы все-таки за океан, но неожиданно шкатулка с заветным золотом упала в воду.

В зале стало совсем тихо. Черт сидел на столе и размышлял о мудрости божьей: господь намеренно ошибся при сдаче, чтобы показать, куда ведет безумное поклонение деньгам. А все взоры устремились к окну и ужасной картине, которая там открывалась.

Большая железная чаша погружалась в озеро, вода клокотала и шипела. Золото растекалось по воде, широкая пурпурная полоса тянулась к берегу, а от берега огненной дугой вставала к небу. Или к смутной пустоте, которую они принимали за свое небо. По этой тропе двигались сотни, тысячи, миллионы и миллионы мужчин. С голых мертвенно бледных тел стекала кровь, пурпурный поток плескался и вспыхивал языками, будто золото превращалось в огонь. Пустые глазницы таращились на заходящее солнце — мужчины пятились. Одни несли голову под мышкой, другие ногу на плече, кто-то нес левую руку в правой, некоторые, у кого не было ни рук, ни ног, перекатывались, как кадки; некоторые ползли на руках; раненные в живот волокли, как шлейф, свои кровавые внутренности; у многих в груди зияла брешь; некоторые насадили свои вздрагивающие сердца на уцелевшую часть левой руки, а правой размахивали бедренной костью: они были безумны и воображали себя королями и полководцами, королями и полководцами всех этих несчастных. Конечно, они были безумны: только сумасшедший способен мести трепещущее сердце, собственное трепещущее сердце, подобно царскому яблоку, а голую кость подобно скипетру и маршальскому жезлу. Да и сохранились еще у людей, шедших за этими странными вождями, настоящие короли и полководцы, и те жили со спокойным сердцем и целыми ногами.

И музыка сопровождала шествие, приглушенная жуткая музыка: музыканты барабанили пальцами, с которых было содрано мясо, по пустым черепам и высвистывали воющие тоны из обрывков легких сквозь простреленную грудь. Колыхались и знамена, изодранные в клочья, замаранные кровью и дерьмом знамена. Их несли опущенными, и на некоторых еще можно было прочесть когда-то сверкавшие надписи: Свобода… Братство… С богом за царя и отечество…

И свита сопровождала шествие, болтливая резвая свита: справа и слева вышагивали и каркали стервятники с кривыми острыми клювами, тучные грифы с розовыми шеями и белыми манишками; желтовато отсвечивала чудовищная лента жирных червей.

Шакал и гиена трусили за шествием, на них восседали пьяный павиан и ухмылявшийся мандрил. Одной рукой они набивали друг другу пасти просфорами, а другой благословляли гигантскими военными крестами, на которых повис затянутый в военную форму Христос.

Когда ужасная процессия достигла зала, бог, вошедший раньше нее, закрыл лицо руками и заплакал. Бесконечный зал заполнялся кровоточащими разодранными подобиями людей. Сотнями, тысячами, миллионами и миллионами… А красная улица продолжала вливаться в зал — неиссякаемый поток. Уже не разобрать было жалоб, слышался только сдержанный стон, тонкий, пронзительный, ритмичный, подобный пульсу человечества. Они остановились перед богом, и, казалось, они ждут похвалы или ответа. И тогда бог отнял руки от лица, в котором были только любовь и добро, и произнес темные слова: