Ион Агырбичану - «Архангелы»

— И немалые, несколько десятков тысяч.

Иосифу Родяну чудилось, что он явственно слышит этот разговор и даже видит, как люди недоуменно пожимают плечами и на губах у них застывает насмешливая улыбка.

«Нет, нет, этому не бывать! — настойчиво убеждал себя Иосиф Родян. — Я добуду золото раньше, чем люди узнают, что старая штольня выработана. Еще несколько дней, и я открою новую золотоносную жилу!»

Тяжелые шаги Иосифа Родяна раздавались по всему дому. То он ложился на диван, то снова вскакивал, сопя, как паровоз на подъеме, — нет, дома ему не сиделось. Оседлав лошадь, он опять поехал на прииск. И на этот раз дорогой повстречалось ему множество людей. Видя, что они не работают, Родян недоумевал, но уже ничего не спрашивал.

Ему и в голову не приходило, что село кипит, как огромный котел, что рудокопы с других приисков, прослышав о случившемся, бросили работу и пришли в село посмотреть на погибших, а заодно и удостовериться, правда ли, что этой ночью штольня у «Архангелов» врезалась в старую выработку.

Еще затемно эта новость обежала село. На рассвете шум поднялся и в городе. Иосиф Родян глубоко ошибался, полагая, что добудет золото в новой галерее прежде, чем весть о случившемся достигнет города. Надеялся на это отчаявшийся человек, который, чтобы не утонуть, хватается за соломинку. Если добрые вести летят на птичьих крыльях, то дурные разносит ураган.

Ночная тьма еще не рассеялась над селом, а в распадках, по склонам гор, на всех тропинках уже замелькали, множась, огоньки. Они качались из стороны в сторону, описывали круги, а то неподвижно сияли, похожие на дырки в темном полотне. Как только принесли погибших рудокопов, как только положили их на лавки, соседи один за другим стали испуганно вскакивать с постелей и с зажженными свечами выходить на улицу. Народ потянулся к домам, где лежали покойники.

Рудокопы с землистыми лицами неподвижно стояли над погибшими, женщины причитали во весь голос.

Около калиток и прямо посреди дороги собирались тесные кучки людей, толковавших о несчастье. Начинали с «Архангелов», с четырех рудокопов, и постепенно погружались в глубь времен, вспоминая случаи, ставшие легендами. Выход в старинную галерею на прииске «Архангелы» по разному оценивался рудокопами, но большинство видели в нем дурное предзнаменование.

— Нужно уносить отсюда ноги, друзья!

— Ведь на лучшем прииске был дан этот знак!

— Не скажи! Не с «Архангелов» началась беда.

— Другие и штольнями не назовешь — лисьи норы!

— Упаси нас, господи, от несчастий!

— Обереги нас от смертного часа!

Рудокопы жалели Иосифа Родяна.

— Управляющий — такого поискать!

— На расправу — огонь, но и платит хорошо!

— Он еще сколотит себе состояние.

— Как знать!..

Говорили об «Архангелах» и недобро.

— Что ему, управляющему? Он и так сыт.

— Не видишь, что ли? Обляпался, как скотина.

— Поменьше будет тайком в картишки поигрывать.

Те, кто был более заинтересован в судьбе «Архангелов», чувствовали себя неуверенно. Правда, они могли перевозить камень на телегах или вьюками и с других приисков, но за плату куда меньшую, и там уж так свободно не выберешь куски, где побольше золота! То же думали и рабочие, которые молотами дробили камень: где еще, кроме «Архангелов», найдешь такую руду, из которой спокойненько кладешь себе в карман золотишка на пять-шесть злотых в день без всякого ущерба для хозяина? А поскольку очень многие в Вэлень работали на «Архангелов», село трясло, как в лихорадке.

Утром того же хмурого ноябрьского дня Докица выскочила за калитку и засеменила вверх по дороге в сторону трактира за обычной утренней порцией коньяку. Она шла на цыпочках, стараясь не запачкать ботинки. На плечах у нее была легкая коричневая шаль, которую она придерживала на груди полной и крепкой рукой. Платок был большой, покрывал всю спину, а из-под него с обеих сторон высовывались белые рукава ее кофты. Докица шла с непокрытой головой. Волосы на затылке были собраны в пучок, а на виски и на лоб свисали локоны, завитые железными щипцами. Ее полные щеки розовели, в глазах блестели смешливые искорки. Шла она весело и легко, мурлыкая сквозь зубы какой-то романс.

Она сама ходила поутру за коньяком с тех самых пор, как выгнала свою служанку. По мере сил своих и разумения Докица старалась не походить на односельчанок, как оно положено примарясе, то есть жене примаря, однако ничуть при этом не стеснялась отправиться поутру в корчму за коньяком. Без служанки Докица осталась из-за весьма запутанного происшествия, о котором вспоминала безо всякого удовольствия. Как-то в мае месяце примарь приехал из города к вечеру. Как и всегда, потихоньку вошел он в дом, и ему показалось, будто под окнами мелькнула чья-то тень и исчезла в саду. Докица всегда была у мужа в подозрении, а тут он учинил ей форменный скандал. Но она клялась святыми угодниками, чертом и дьяволом, что ни в чем не повинна и примарю в потемках что-то помстилось. Так что в тот вечер она отделалась лишь таской — мужниной лаской. На следующий день Докица поняла, что муженек смотрит за ней в четыре глаза и она шагу ступить не может без того, чтобы ему не было известно.

Такая жизнь была вовсе не для Докицы! Стоял месяц май, и три бравых парня наперебой обхаживали Докицу. Тогда она принялась есть поедом служанку, придираясь к каждому пустяку. Что бы служанка ни сделала, хозяйке было не так. Бедная девушка слова человеческого не слышала — одну брань. Попреки, пощечины, толчки, щипки так и сыпались на бедняжку. Сегодня так, завтра так, послезавтра тоже так. Примарь Корнян, заметив такое, подождал-подождал, да и пробурчал однажды:

— Чего ты против этой девки имеешь? С чего так ее невзлюбила?

— Что имею, то имею! — нахально отвечала Докица.

— Так не пойдет: раз имеешь, то и мне скажи. Не страдать же тебе из-за служанки. На мой взгляд, она делает все как следует.

Докица помолчала. Опустив глаза в землю, она старалась изо всех сил покраснеть. Почувствовав, что кровь прилила к щекам, она вскинула на Корняна блестящие глаза:

— Видеть ее не могу. Быть в одном доме с ней не могу.

— Господи помилуй, да что же случилось! Что она тебе сделала?

— Либо она, либо я! — выкрикнула яростно Докица. — Тогда я буду знать, кто тебе дороже!

— Мне? — Корнян был и удивлен, и польщен одновременно.

— Да, тебе! Больше не будешь водить меня за нос. Все сегодня и решится. Либо — либо.

Все это чрезвычайно льстило Корняну, и он, веселый и влюбленный, клялся всеми богами, что ни в чем не виноват, что о служанке и не помышлял даже.

Тогда Докица разрыдалась. Сначала казалось — плачет она притворно, но потом всхлипывания становились все жалобнее, пока не превратились наконец в настоящие рыдания. Примарю сделалось не по себе; согласно своему разумению, которое определялось привольной жизнью и выпивкой, Докицу он любил, любил как молодую женщину, весьма соблазнительную, которую всегда хотел бы видеть красивой. Он обнял Докицу и горячо ее поцеловал.