Каталин Флореску - Якоб решает любить

Вторая фигура оказалась маленькой женщиной, которая охаживала веником из крапивы спину и руки мужчины. Время от времени она окунала веник в ведро с водой и продолжала шлепать. Закончив с задней частью, она обошла цыгана, расставила ноги пошире и приступила к передней — груди и животу. Она била его так сильно, будто хотела за что-то наказать. Из другого ведра поднимался пар. Женщина была полная, Якоб уже мог рассмотреть ее получше: косынка повязана на шее, а рукава блузки засучены. Он представил себе, как же теперь выглядит тело бульбаши, наверное, все красное и в волдырях.

Вдруг женщина отложила крапиву, достала из ведра губку, шлепнула ею по спине цыгана и обмыла его тело медленными, равномерными движениями. Но на этом она не закончила. Затем она взяла щетку и стала надраивать массивную мокрую спину мужа. И делала это с таким рвением, будто хотела показать силу своей любви к нему. Закончив, она прошла мимо Якоба, глядя на него с любопытством. Он успел заметить ее белые зубы, и ему показалось, будто женщина улыбнулась.

Цыган шикнул сквозь зубы — Якоб едва услышал, — для нее это был знак удалиться. Этого ему вполне хватало, чтобы управлять женой. Эта женщина, которую мой отец тогда видел в полумраке, была Рамина, Крапивница Рамина, как он называл ее с тех пор. Это она потом вытащила меня из широко отверстого лона моей матери. Это она запеленала меня, как куклу, нет, как мумию, будто я, еще толком не ожив, уже должен был притвориться мертвым. И это Рамина окуривала меня снадобьями и травками, когда я в пять лет заболел дифтерией и лежал скорее мертв, чем жив, а священник уже опустил руки, — и я выздоровел.

— Это разгоняет соки, как надо. Если не следить за соками, то они застаиваются и отравляют человека. А теперь расскажите-ка, с чем пожаловали, — сказал бульбаша.

Весь разговор занял не более десяти минут, Якобу было обещано, что на следующий день шесть человек будут во дворе Обертинов и еще пятнадцать — в поле.

— Не желаете скрепить договор письменно? — спросил он бульбашу, но тот лишь рассмеялся.

Бульбаша достал табакерку, бумагу и скрутил папиросу. И только потом ответил:

— Зачем ты меня обижаешь? Тебе что, недостаточно моего слова? К тому же я все равно читать не умею, но о том не тужу. Неумение читать и писать тренирует память лучше, чем грамотность. А память у Гиги отменная. Завтра в пять люди будут у тебя. Ударим по рукам, этого хватит.

Гиги проводил Якоба до того места, где трудилась молодая пара. У девушки еще у самой было детское лицо, но она уже заботилась о ребенке так же, как и любая другая мать.

Через несколько недель весь двор был отстроен заново, а урожай собран. Эльза заплатила сумму, о которой договорился Якоб. Она с отцом переселилась обратно в господский дом, а Якоб получил комнату в людской. Теперь он был лишь в одном шаге от цели, но между ними еще стоял отец Эльзы.

Никлаус смотрел на Якоба с недоверием, хотя тот уже выполнил его самое заветное желание. Он как следует вел хозяйство, чистил стойло и грузил навоз на телегу. Лошадям, которых донимали слепни и мухи, повязывал тряпки на глаза и ноздри. Отвозил навоз на осеннее поле и разбрасывал его вместе с поденщиками. Спустя неделю землю в последний раз перепахали и посеяли озимую пшеницу. Придраться было не к чему, Якоб все делал правильно, но Никлаусу он все еще не внушал доверия.

Никлаус женился тоже не по любви, но выбор родителей оказался верным. Однако то, что газетная заметка могла свести его дочь с каким-то чужаком, о котором они не знали ровным счетом ничего, — это не укладывалось у него в голове.

Однажды Эльза и Якоб уехали из дома ранним утром и, прибыв в город, направились сначала в шляпную, а потом в обувную лавку. Наконец, со множеством коробок в руках, они зашли и в ателье мадам Либман. Эльзе было трудно угодить, снова и снова служащим приходилось показывать ей новые ткани и костюмы, снова и снова отцу приходилось раздеваться и одеваться. Наверное, это был единственный день в жизни отца, когда он полностью доверился матери.

Она одергивала пиджаки и рукава рубашек и почти нежно проводила ладонью по плечам Якоба. Оставалась последняя проверка — искушенные взгляды других женщин. Этому она научилась в Америке, сказала она и потащила Якоба на улицу. Они прохаживались туда-сюда, до перекрестка и обратно. Иногда Эльза брала его под руку, потом отпускала идти одного, а сама внимательно наблюдала. Костюм вроде бы понравился, поэтому она заказала еще несколько вещей, и наконец они с Якобом отправились к главной цели их поездки в город.

Она сказала консьержу, что ей необходимо поговорить с директором высшей школы электротехники, и тот, услышав ее имя, лично вышел их встретить. Директор поклонился и поцеловал Эльзе ручку, а затем повел их длинными коридорами в свой кабинет. Разумеется, он знал Эльзу Обертин. «Как же можно вас не знать, сударыня? Ведь все газеты сообщали о вашем возвращении», — сказал он и велел подать кофе и печенье.

Эльза изложила свою просьбу. Директор должен был принять Якоба в школу без аттестата, которого у него все равно не было, и без вступительных экзаменов, которые он никогда бы не сдал. Чем дольше она говорила, тем беспокойнее вел себя этот элегантный господин. Он покачивал носком ботинка и нервно теребил кончик пышных усов. Директор не торопился с ответом, возможно просто набивая себе цену.

Потом он начал объяснять, что связан законами и правилами, хотя и очень хотел бы помочь госпоже Обертин. Он нервно схватился за трость и стал расхаживать по кабинету, находя все новые препятствия исполнению ее просьбы. Якоб перебил его:

— Господин директор, я в таких вещах не разбираюсь, но мы вам хорошо заплатим. К вам в карман попадут немалые деньги.

Директор хотел было что-то сказать, но осекся. Якоб поднял ставку:

— Деньги и свинья, господин директор.

Директор мгновение колебался, но в конце концов жадность взяла верх.

По ночам Якоб выходил из людской, через заднюю дверь прокрадывался к Эльзе и овладевал ее телом. Ее отец знал об этом, он слышал, как Якоб тихонько проходил по комнате и забирался к ней под одеяло. Сдавленные стоны и вздохи он слышал тоже. Утром Якоб так же крадучись выходил из дома. Так продолжалось до тех пор, пока за несколько месяцев до окончания учебы он не вошел в дом через парадные двери и больше оттуда не уходил.

Якобу ни к чему была сельская свадьба, с шумихой и гостями, которые известно что думают. Но брак как таковой для него был важен, чтобы окончательно и официально, черным по белому, стать хозяином владений Обертинов — полей, фруктового сада и виноградника, скотины, подворья и городского дома. Поэтому он решил пропустить мимо ушей пожелание Эльзы, которая говорила: «Если уж играть свадьбу, то здесь, в деревне, у всех на глазах. И с таким размахом и затратами, чтобы все увидели: Обертины вернулись».