Арнольд Цвейг - Радуга

Со сладострастным удовольствием прислушивался Отто к громам этой революции, глухо долетавшим до него сквозь пение моторов. Между тем его поезд поднялся вверх, пронесся от Потсдамерплац до станции Глейсдрейек, вырвался на открытый простор, омываемый ночным воздухом, и на всем ходу прошел по виадуку. Огни фонарей и широкие пучки рельс на участке, где старомодные паровички с забавным усердием выдыхали дым, влились в ярко освещенную пасть пересадочного вокзала, которая проглотила поезд и снова выплюнула его. Ледяное молчание. Все сидят со стеклянными глазами, без слов, уцепившись за скамью, ежеминутно ожидая рокового удара. Давно уже станции звонили в Центральное управление и взволнованно докладывали, что машинист такого-то поезда, видимо, сошел с ума и проезжает мимо станций, не останавливаясь. За донесением с Глейсдрейека последовало донесение со станции Бюлова, где множество людей, стремившихся попасть домой, с удивлением и ужасом видели, что вместо знакомого поезда, который доставлял их на место жительства, мимо станции промчалось нечто вроде поезда-стрелы и исчезло в ночи, прорезанной молнией фар, где-то возле Ноллендорфплац. В Центральном управлении с облегчением вздохнули: раз Глейсдрейек пройден, ничего серьезного уже случиться не может; позвонили вдоль линии, предупреждая о происшедшем и подчеркивая, что на Виттембергплац стрелки следует поставить на «свободно». Если обнаружится, что не в порядке мотор, необходимо по всей сети выключить ток; но при данной скорости поезда это как раз и может привести к катастрофе. Шли совещания.

Между тем Отто уже оставил далеко за собой станцию «Цоо», с которой было связано его первое переживание на этой любимой им дороге. Удрученные пассажиры беспомощно смотрели друг на друга. Тем, кто посмелее, казалось необходимым совладать с сошедшим с ума машинистом, но с какого конца взяться за это дело? Они стучали в стенку, отгораживающую кабину машиниста от первого вагона; но предпринять что-нибудь они не решались. А если тебя ткнут головой в оконное стекло? А если ты навлечешь на себя по незнанию аппаратов ярость молнии в тысячу вольт? Никому это не улыбалось. И поезд, спеша и грохоча, предшествуемый сигналами и телефонными звонками, промчался мимо просторного вокзала Бисмаркштрассе, а дальше уже было все равно. Дальше конечного пункта — Рейхсканцлерплац — поезд не мог идти и не пошел. Привычка, въевшаяся за одиннадцать месяцев, наконец снова схватила Отто за шиворот. Его ярость была утолена, его власть — доказана. Он им показал! Медленно, по заведенному обыкновению, как ни в чем не бывало, прибыл поезд № 3471 на вокзал Рейхсканцлерплац и остановился. И тут Отто сделал самое умное, что только мог сделать: он упал без сознания в объятия чиновника, который хотел его арестовать. На руках у чиновника повис не человек, а какое-то обливающееся потом зеленовато-белое, дрожащее мелкой дрожью существо. Вместо того чтобы с бешенством накинуться на машиниста, который увез их неведомо куда, пассажиры толпились, вопрошали, смеялись: они увидели, что это мальчик, истощенный девятнадцатилетний паренек, подавленный бог весть каким горем; и вот ему-то они и обязаны этой вынужденной экскурсией в такое безлюдное, пустынное место, как Рейхсканцлерплац. У многих оказались сорваны планы на вечер. Женщины горевали, что дома остались без призора дети и мужья, мужчины досадовали, что опоздали к ужину или на совещание, у многих пропали билеты в театр или на концерт — зря они радовались, что услышат симфонию Брукнера под управлением Оскара Фрида или трио Геккинга в Шубертовском зале. Но ведь они люди и к тому же берлинцы. И подчинившись неизбежному, они принялись острить. Наготове стоит поезд с новым машинистом, надежным, пожилым человеком, который отвезет их без новых неожиданностей на ту станцию, куда они должны попасть. Адвокат, по фамилии Дым, объявил, что взыщет с компании убытки, и обязался даром защищать в суде интересы каждого из присутствующих. Но так как его фамилия была Дым, не многие вняли его словам, зато много любопытных толпилось в станционном зале, где Отто Темке, очнувшись после своего недолгого упоения властью, дремал в состоянии глубокой подавленности. Врач возмущенно заявил, что этот молодой человек переутомлен, это видно каждому, и если здесь присутствуют представители печати… Но начальник станции успокоил его. Конечно, будут приняты меры, чтобы поезда больше не вверялись таким юнцам. Компания давно уже ходатайствует о предоставлении брони взрослым машинистам, а то, что случилось сегодня, разумеется, тоже сыграет свою роль.

— Юношу нужно отправить в санаторий, — проворчал на прощанье врач, у которого было более мягкое сердце, чем положено врачу по нынешним временам.

И Отто действительно попал в санаторий. А в его личном деле появилась отметка о временном умопомешательстве, что раз и навсегда избавило его от строевой службы. За годы войны у него было достаточно времени усвоить разнообразнейшие знания; в середине 1917 года он был переведен вагоновожатым в Лилль и доказал на этой работе, что «тогда» у него был лишь временный припадок какой-то неведомой или, может быть, ведомой ученым болезни, и, вернувшись со всеми другими на родину, он женился на крошке Минне, которая после долгих приключений и блужданий — мы не будем их здесь касаться — поняла, что самое лучшее для нее — продолжить солидное дело фрау Альбертины Темке.

Отто в настоящее время — отец двоих детей и вагоновожатый трамвая. Иногда ночью, когда ему не спится, в памяти его всплывает вечер, когда он сыграл роль сумасшедшего. Он усмехается. Более рискованного приключения, думает он, в его жизни не было. На этот раз счастье заговорщицки подмигнуло ему, но вторично рассчитывать на такую милость не приходится.

е будем называть имени этого человека, хотя, по всей вероятности, его давно уже нет в живых. Ведь в последнее время уничтожение людей как в Европе, так и в Азии приняло особенно широкий размах; к тому же описанные в этой новелле события разыгрались «тыщу лет назад», как выразились бы причастные к ним евреи. В те годы подобный индивидуум еще представлялся загадкой, но сегодня его смело можно назвать фашистом-предтечей, и любой из наших современников поймет, о ком и о чем идет речь. В то время прежде всего возник бы вопрос о национальной принадлежности почтенного доктора (наш герой и в самом деле был врач). И зря! Читатель, я думаю, согласится с этим: ведь нации состоят из людей, а звери, которые иногда попадаются среди них, не имеют ничего общего с простым человеком-тружеником. Его земные радости и страдания глубоко безразличны представителям этой алчной и беспощадной касты, которые постигли в совершенстве одно лишь искусство: выжимать все соки из ближнего своего; они и живут плодами его трудов, не марая своих холеных господских рук и не обливаясь потом.