Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак

Все оцеплено, никого не пускают. Несколько десятков килограммов мяса уже накрыто белой простыней.

Вот так умерла Альфа.

Слишком много вокруг мертвых. Слишком много вокруг «чужих». Слишком мало вокруг моего личного «Я».

Тупо смотрю, тупо жду, тупо дышу.

Говорить бесполезно. Из ста двадцати шести языков не нашлось бы ни одного, который бы смог мне помочь. Единственное, что оставалось, это посоветовать себе смело отправляться во всех известных направлениях, а пока смотреть, как там пульсируют ночь и блики после всех этих чертовых заморочек.

Гигантские черные птицы закрывают все небо. Больше не видно ничего. Они летают сплошным черным облаком прямо за моим окном. Они кричат слишком громко, они кричат так, что я затыкаю уши, но их слышно все равно. Они бьются о стекло и пытаются проникнуть ко мне в комнату. Одна из птиц приклеилась к стеклу и долго хлопала крыльями. А потом рухнула вниз. Теперь совершенно очевидно: солнца действительно больше не будет, весна действительно больше не придет.

Жизненная ситуация тоже меняется. И меняется после серии телефонных переговоров. Я с трудом веду беседу, что-то мычу, а закончив, злобно швыряю трубку.

Звонил из страховой компании Дмитрий и сообщил, что в связи с благоприятными результатами проверки некоторых сомнительных обстоятельств смерти Романа Гнидина, мне перечислят весьма неплохую порцию баксят. А я даже про это забыл. Просил назвать банк и счет, куда перечислить деньги.

Разговор с Милой, скандальной Роминой женой. Да, да, бедный Роман случайно упал с моста на железнодорожное полотно… Нет, я здесь совершенно ни при чем, несчастный случай… Был трезвый, умер сразу… Не мог бы я чем-нибудь помочь ее ребенку? Конечно же, нет… Еще чего не хватало.

Звонок из Испании. Латин! Как бы не так… Какая-то девка захлебывается и вопит, лепит мне какие-то душераздирающие предъявы. Стоп! Что с Латином? Оказывается, с Латином случилась большая беда. Он накрылся, накрылся прямо в ее тачке! Этого я уже не вкуриваю. Хотя, возможно, он ей о своих химических изысканиях понарассказал, и она ему сыпанула чего-либо. Мы разговариваем на разных языках, как после падения Вавилонской башни. Она на испано-французском, я — на англо-русско-французском. Однако мы друг друга все-таки поняли.

Что? Она хочет каких-то денег? Латин ей сказал, что я ему много должен? И должен прислать? Испанская маразмотина! Она не получит от меня ни евро! Пусть и не думает разевать пасть на наши баксята. Советую ей заткнуться и съездить на матч «Барселоны». Может, на «Ноу камп» она все поймет…

Вот так умер Латин.

Да и не только он.

Все умерли. Осталось одно «Я». Все умерли. Осталось одно «Я». Ну что ж. Терять нечего.

И снова ночной бред. Сотни незнакомых лиц и знакомые рожи. Эпилептический Кант со своей гребаной Могилой и сумасшедший Ницше, прилизанный Монтень и апокалиптичный Шпенглер. А кто я? Я с трудом ловил свой растворяющийся в тумане облик. Но все же верил последней слабенькой извилиной, что я это «Я».

А тут еще беда. Совершенно неожиданно в меня не полезли «желтые». Не лезут, и все тут. Попробовал залить горечь расставания с «желтыми» алкашкой — та же ситуевина. Не лезет. Теперь я абсолютно незадействованный ничем внешним. Мое органичное бредовое состояние пугает меня еще больше.

Ладно, еду к врачу. Может, лекари вправят мне мозги. Левое, правое полушарие, мозжечок, соединят пунктиры… В больнице заплатил за две консультации у высокооплачиваемого профессионала. Он оказался универсальным, то есть лечил вообще от всего. Понятно, на коммерческой основе.

Захожу, внутренне туманясь, в кабинет. Сидит тупая будка с выражением лица конкретного имбецила, приглашает присаживаться. В кабинете приборы, диаграмки, схемачки.

— На что жалуемся? — бодро спросил доктор, потягивая бутылочку «Миллера».

А я за две консультации заплатил. И двинул к нему первым конем, то есть психологическим. Рассказал откровенно, как плохо мне, признался в гнусностях человеческих разных, про трип свой жизненный никудышный поведал, про сомнения гнетущие. Рассказал еще, как в разных человеческих ипостасях я пробовал позиционироваться и как хорошие добрые особи меня пряниками повсюду угощали. Красочно все расписал, развернуто. И сижу обессилевший, жду диагноза.

— Ваш диагноз — сама жизнь, — радостно пояснил доктор, плеснул себе из фляжки в пластиковый бокал, выпил и поморщился.

— А конкретнее? Может, лечение какое? Рецепты сказочные?

— Не-а, — мотнул он головой еще радостней. — Бесполезно! Поздняк метаться!

— Это как же? — испугался я. — А еще конкретней?

— Энтропия в завершающемся периоде полураспада, патологическая сверхмнительность. Как итог — девяносто восемь процентов ангедония, почти окончательное освобождение от позитивных эмоций. Довольны?

— А еще-еще конкретней?

— Опингвинение. Самая тяжелая форма — Экзистенциальный Пиздец. А это, как вам, наверное, известно, неизлечимо. Какой у вас второй талон? Какая консультация?

— Да насчет наркотиков и алкашки…

Доктор заметно смутился, спрятал стакан, закашлялся, заглотнул «Орбит» и надел марлевую повязку.

— Ну, как вы знаете, лечение наркомании и алкоголизма целиком и полностью зависит от желания и внутреннего настроя больного. Есть особые ампулы, специальный чай, кодировки. Это все неэффективно, а вот у нас самый совершенный метод, посредством которого…

— Да вы меня не поняли немного. Все наоборот. Другая беда у меня. Вообще ни «желтые» юзать, ни алкашкой заливаться — ничего не могу. Обратно лезет. Организм и психика не воспринимают типа. А мне бы хотелось и закидываться, и на синие педали давить. Вот как быть? Как вылечиться? А то, говорите, пока энтропия-то в периоде полураспада, и, может, скоро совсем распадется… Хотелось бы подостойнее энтропию эту самую встретить. Очень не хочу оплошать, знаете ли…

— А-а-а… — протянул он облегченно. Сорвал с лица повязку и выплюнул «Орбит» совершенно не постеснявшись меня, пациента. Встал, подошел к двери и замкнул ее на защелку. Достал уже два стаканчика и на треть опорожненную бутылку «Хеннеси».

— Такое лечение влегкую, — снова повеселел доктор. Налил изрядные порции напитка, бросил мне в бокал пару непонятных таблеток, капнул из тюбика загадочной фиолетовой жидкости, перекрестился, выложил из игральной колоды три карты, удовлетворенно хмыкнул и прошептал над самой поверхностью бокала: «Lucy on the Sky with Diamonds».

— Готово! Теперь сможешь! Пей!

Я послушно выпил. После чего мы вполне мило побеседовали с этим интересным господином. Я все выяснить хотел, когда энтропия эта самая дозреет до полного периода распада, а ангедония окончательно высвободится.