Шань Са - Конспираторы

— Можно мне еще чашку чая? У вас превосходный «Колодец Дракона». Вы покупали его в Гонконге?

Мужества ей не занимать. Все еще пытается защищаться.

— Вы говорите по-китайски? — спрашивает она.

— Нет, — твердо отвечает он. И добавляет: — Мне хотелось бы поехать в Китай с вами.

— Может быть.

Она встает.

— Вы уже уходите?

— У меня второе занятие в десять. Пора. Спасибо за завтрак.

— Простите, если мои вопросы были нескромными.

Она идет к двери. Он за ней.

— В самом деле, вы не похожи ни на одну из женщин, которых я знал.

Она уже взяла свой меч и открывает дверь.

Джонатану хочется рвать и метать. Никогда он не чувствовал себя таким смешным.

— Спасибо, что зашли.

Шагнув к лифту, она оборачивается:

— Мои родители умерли. Я не была в Китае пятнадцать лет.

— Почему? — прикидывается он дурачком.

— Заходите теперь ко мне, увидите мой Люксембургский сад.

Дверь захлопывается. Джонатан тяжело оседает на диван. Он сохранил лицо.

Поезд мчится, грохочет, свистит. Джонатан забирается на свое место и натягивает одеяло до подбородка. В свете ночника он видит Аямэй: с верхней полки она желает ему спокойной ночи. Он ловит ее руку и тянет к себе. Без малейшего сопротивления она позволяет стащить себя с полки и падает в его объятия. Он стискивает ее, боясь, что она ускользнет. Но она, как ни странно, не вырывается. Джонатан осторожно запускает руки под ночную рубашку и — приятный сюрприз — сжимает упругие и нежные груди. Он срывает с нее одежду. Его ладони шарят на ощупь по ее телу, и он с удовлетворением отмечает, что она прекрасно сложена. Он жадно целует ее шею, подбородок, губы, глаза. Мнет ее пальцами как тесто. Ложится сверху. Раздвигает коленями ее ноги. Мужской торс вдавливает в подушку женские плечи, и его естество входит в нее. Только тут он понимает: что-то не так. Ни вздоха, ни стона. Она податлива, но никак не реагирует. От ее теплого тела веет ледяным холодом. Джонатан весь в поту. Он из кожи лезет вон, силясь добиться от нее отклика, трепета, движения навстречу. Но она словно кукла. Не дрогнул ни один мускул, не забилось чаще сердце, не шевельнулись руки в ответной ласке.

Зачем же она отдалась ему? Зачем обнаружила свою фригидность, ведь могла бы и дальше соблазнять его, не выдавая себя. Уступив ему, она ему отказала. Снова подвох? Теперь он знает ее тайну, она связала их. Сам того не желая, он подписал с ней пакт о молчании. Чтобы не быть смешным и оберегая честь молодой женщины, которая доверилась ему, он вынужден отныне жить в ее ледяном плену.

Мчится, грохочет поезд. Где-то в ночи слышен протяжный стон сирены. Куда несется этот поезд? Куда они едут?

Джонатан просыпается.

В кухне минутная стрелка на часах, вздрогнув, перемещается на одно деление.

На службе счет дням ведет настенный календарь в холле.

Каждое утро Джонатан бегает в Люксембургском саду. Четыре круга. Четырежды он берет ее в кольцо, но она игнорирует его, не здоровается. Вот и уик-энд прошел. Он видел издали, как молодой китаец вернул ей книгу, а она дала ему другую. У подъезда они не встретились ни разу.

Работает Джонатан с ленцой. Он знает: чтобы преуспеть на французском предприятии, не стоит выказывать свою компетентность, а вот самодостаточность — то, что надо. Французы терпеть не могут сильных, зато помогать жалким и убогим они обожают. Усиленно подчеркивая умственное превосходство коллеги за соседним столом, Джонатан обеспечивает себе покой и хорошие отношения. Старательный, порядочный, степенный, звезд с неба не хватающий, он ладит со всеми. Руководство уже одобрило его кандидатуру на место второго заместителя, и он вот-вот получит повышение, за которое несколько месяцев грызутся между собой два инженера.

В обед, отоварив свои талоны, Джонатан, окутанный дымом сигар и сигарет, засыпает в гомоне столовой, но глаза его открыты. Его коллеги, гордые своей родословной потомки Декарта, Руссо, Вольтера и Сартра, высказываются во всеуслышание. За час они успевают перестроить мир: терроризм и клонирование, гомосексуальный брак и социальное обеспечение, президентские выборы. Европейская конституция, поляк-водопроводчик, китайская угроза, и отпуск.

Игра постепенно стала жизнью. Роль пустила в нем корни. Как близорукий человек забывает, что у него на носу очки, так и Джонатан больше не следит за собой, растягивая рот в глуповатой улыбке, глотая слова, услужливо источая мед. Это уже автоматизм. Он слышит, не слушая, подает реплики, думая о другом. Он уединяется, никуда не уходя, отсутствует, продолжая играть.

Вечер, снова площадь Эдмона Ростана. На выходе с линии В RER [1] Скоростные электропоезда, связывающие Париж с пригородами. (Здесь и далее примеч. переводчика). он поднимает голову и смотрит на фасад дома № 21. Окна Аямэй светятся. О чем она думает сейчас? Что делает? Силы, растраченные в метро, возвращаются к нему. Оцепенение проходит. Он просыпается.

Поворачивается ключ в замке. Люксембургский сад за окнами словно окутанные тьмой джунгли.

Ждать никогда не бывает скучно.

Ждать — наслаждение игроков.

Отмычка входит в замочную скважину. Джонатан полагается на свои «умные» пальцы в перчатках. Каждый замок — это лабиринт в миниатюре, мозг философа, лоно женщины.

Дверь открылась. Он аккуратно затворяет ее за собой. Миновав коридор, входит в гостиную. Осторожно выглядывает в окно. Аямэй в Люксембургском саду, как всегда, дает урок. Он отворачивается и окидывает взглядом помещение: три бывшие комнатушки для прислуги превращены в однокомнатную квартиру.

Субботним утром, в четверть девятого, хозяйка успела навести порядок, перед тем как покинуть квартиру. Газеты, бумаги, счета методично разложены на маленьком письменном столе. Одну стену целиком закрывают книжные полки. Книги, не меньше сотни книг, на китайском, французском, английском, расставленные по языкам и жанрам, стоят ровненько, по ранжиру, как солдаты в строю. В ванной одна зубная щетка. Кафель вокруг раковины девственно чист, брызги воды тщательно вытерли. Кремы и косметика разложены по ящичкам, рассортированы по размеру баночек и частоте использования. Белые мокрые полотенца висят на хромированной перекладине, безупречно расправленные. Профессиональный глаз Джонатана не подмечает ни малейшего беспорядка, кроме пузырьков на еще влажном куске мыла и белого пятнышка зубной пасты на кране.

Он заглядывает за дверь. Короткий шелковый халатик — такие легко найти в пекинском магазине «Дружба» — висит на крючке. Джонатан утыкается в него носом. Запах женщины помогает отойти от шока, вызванного видом этой квартиры с голыми белыми стенами, без единой безделушки, без цветов, без занавесок, украшенной лишь небом — бескрайним океаном, по которому плывут крыши Парижа. Он зарывается лицом в шелк и глубоко вдыхает. Этот аромат не навевает воспоминаний о знакомом ему Китае. Не сандал, не жасмин, не белый мускус его традиционной женственности, но и не «Шанель № 5», не «Энджел», не «Этернити», маскарад современных китаянок. Он не напоминает ни о бурно развивающихся городах, ни о пыльной опустевшей глубинке. Это просто запах женщины, сдержанный и очень личный.