Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

При всем этом человеческая судьба консула предстает в романе настоящей трагедией. И если эпитафия ему — «Мы изгоняем тех, кто разрушает», то строки Марло, в которых Ляруэль прозревает истину о загубленной жизни Фермина, тоже эпитафия:

Автор одержим состраданием к своему литературному герою, избравшему ад в уверенности, что лучшего он не достоин. Без такого сострадания из-под пера Лаури никогда не возник бы столь емкий, убедительный и потрясающий характер. Писатель показал, что сделали с человеком время и социальные обстоятельства, но он указал и на то, чем мог бы стать этот человек в другое время и при других обстоятельствах. Противопоставление существующего и возможного, долженствовавшего быть, раскрыто в романе как одна из ведущих тем. Отсюда трагедийный накал книги. Синтез иронии и трагедии, злой прозы и поэтического откровения определил интонацию этого удивительного произведения: над сброшенным в клоаку Фермином смыкаются деревья, «объятые жалостью».

Но понимание не есть прощение, а сострадание не равнозначно оправданию. Лаури судит жизнь и человека в ней. Его суд честен, справедлив и нелицеприятен. Фермин получает воздаяние, которого заслуживает. «Кто-то швырнул ему вслед в ущелье дохлого пса». Такой фразой завершается роман о Джеффри Фермине, а эпилог перенесен в начало и сделан прологом.

В каких-то моментах характеристика Фермина совпадает с характеристикой литературных героев «потерянного поколения». Сильно звучат темы конфликта человека и социального окружения, человека без родины (консул — безошибочно космополитическая фигура, близкая «парижским» персонажам Хемингуэя), человека не в ладах со временем. Один из главенствующих — мотив нереализованных возможностей. Однако роман писался уже в период второй мировой войны, и Лаури пересматривает в свете нового исторического опыта само понятие «потерянное поколение», ставшее к тому времени неотъемлемой частью литературной мифологии XX века. Углубляя социальный генезис «потерянности», он вместе с тем акцентирует внимание на свободной воле человека, который может и обязан выбирать для себя поле активной деятельности. Разумеется, в формировании личности общество и история участвуют самым радикальным образом, но ведь и человек не пассивная игрушка обстоятельств: он обладает сознанием и волей, он может выбирать.

Суровость суда, которым автор судит консула, в значительной мере объясняется еще и тем, что Фермин, отказавшись от действия, от деятельности вообще, тем самым предал свое человеческое естество. На это, по мысли Лаури, человек не имеет права. Все свои духовные ресурсы Фермии направил не на то, чтобы противостоять обстоятельствам, а на то, чтобы помочь им поскорее его убить. То есть избрал курс, наименее достойный человека, особенно человека середины XX века. Никакие личные качества и «смягчающие обстоятельства» не могут оправдать этот курс.

Образ Хью, как и образ консула, тоже символ и обобщение, но не бессильного буржуазного индивидуализма, а той стихийной, анархической, во многом мелкобуржуазной революционности, которая в определенных условиях может превратиться в революционность классово осознанную. Именно такая революционность привела во время гражданской войны в Испании многих интеллигентов Запада в ряды защитников республики. Однако ее оказалось недостаточно, чтобы помочь части из них пережить горечь временного поражения и, извлекши из него урок, остаться верными делу.

Предыстория Хью — формирование типичного западного интеллигента левых взглядов. Здесь и романтические иллюзии молодости, и заигрывание с ницшеанской концепцией сильной личности в джек-лондоновском ее преломлении, и неумелые, хотя оттого не менее искренние попытки практического демократизма, продиктованные модным в те годы на Западе стремлением «слиться с массами», и малая толика приключений, и вполне сознательная деятельность прогрессивного журналиста.

В отличие от консула Хью стремится к действию — и действует. Предрассудки среды и воспитания сковывают его возможности, на борьбу с ними уходит много энергии. Он рефлективен, его поступки часто носят налет донкихотства. Между братьями есть общее, но разницы больше. Хью на стороне истории, тогда как консул — вне ее. По этой причине Хью удается сохранить в себе живую душу и способность любить мир и людей. Время действия романа застает его в эмоциональном кризисе, но одно несомненно: в близящейся большой войне он будет воевать против фашизма.

Впрочем, это дело будущего. В структуре же книги внутреннее здоровье Хью противостоит разложению личности его брата. Апологетическому фатализму Джеффри он противопоставляет пусть наивную, но достойную человека формулу: лучше верить во что-то, чем ни во что не верить. А прочувствованные слова Хью о своем знакомом, который сражался в Испании («Англичанин этот был коммунистом, и лучшего человека мне, пожалуй, не доводилось встречать»), позволяют предполагать, что он еще найдет верный путь из земного ада, населенного «полыми людьми», к настоящим людям и настоящему делу. Из трех главных действующих лиц книги автор оставляет в живых только Хью, и это тоже не случайно. Хью молод, для него существует надежда, у него есть будущее, потому что он не отворачивается от настоящего и верит в жизнь.

Стиль Лаури виртуозен и отмечен единством пластической словесной «живописи» и реалистической символики изображаемого. Автор с поразительным мастерством и почти фотографической выпуклостью рисунка прослеживает многообразные явления материального мира и одновременно воссоздает потрясающую в своей достоверности картину внутренних конфликтов, смятения чувств, жизни сердца. В трагедийном по тональности произведении есть и смешные эпизоды, и сцены, насыщенные совершенной гармонией. Особо нужно сказать о Мексике, какой ее показал Лаури.

Его Мексика не менее впечатляюща и убедительна, чем Индия Киплинга или Африка Конрада («Сердце тьмы»). Не говоря уже о владении искусством «местного колорита» и великолепном знании языка, только художник масштаба Лаури мог так проникнуть в национальный характер другой страны и рассказать читателю о ее людях.

Мексиканские крестьяне в отлично от «европейских» персонажей Лаури обладают целостностью души и врожденной простотой, которая роднит их с предками, некогда истребленными заморскими завоевателями. Конечно, цена отдельной человеческой жизни в стране постоянных государственных потрясений не очень-то высока — «…а все-таки нет на свете народа человеколюбивей и отзывчивей мексиканцев». И Фермин, и Ляруэль, и Ивонна, и даже Хью тут — чужие. Тут иные измерения, иной отсчет времени, иное отношение к жизни и смерти. И старая, обреченная историей цивилизация в лучшем случае может только завидовать, как это делает Ляруэль, будущему народа, чья новая, истинная цивилизация еще впереди: «Он всегда ощущал в этом зрелище нечто возвышенное, некий символ грядущего, к которому стремится героический народ, поистине готовый к великим свершениям, потому что по всей Мексике грохочут грузовики, везущие этих молодых строителей, а они стоят, прямые, горделивые, широко и уверенно расставив ноги, и ветер треплет на них штаны». Мексика Лаури не «фон», а полноправный художественный компонент книги; поэтому трагедия человека и общества, исследованная в романе, горька, но не безысходна.