Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Со страниц «У подножия вулкана» встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама земного ада, в котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь не произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье). Повесть же «Лесная тропа к роднику», напротив, видение о земном рае, самое ясное и просветленное произведение Лаури.

Философский нигилизм во взглядах на предназначение человека во вселенной был чужд писателю. Его не коснулись модные экзистенциалистские поветрия, и даже в романе, где рок античной трагедии предстает современной историей и рушатся жизни, автор не ограничился одним лишь изничтожением тех ценностей, которые буржуазное миропонимание выдвигает в качестве единственно сущих и приличных человеку. «Ведь я, в конце концов, нелюдей ненавижу, а мерзость, ими творимую по образу и подобию их темного неуважения к земле», — со всей определенностью заявлено в по б ости, и сама эта повесть рассказывает о людях сильных, гордых и нежных, о прекрасном в жизни.

Стиль повествования, лексика, интонация, внутренний ритм периодов, метафоры — все в «Лесной тропе…» оставляет ощущение первозданной свежести и легкого головокружения, как после прогулки в сосновом бору. Повесть напоминает поэму в прозе или симфоническую картину. Конечно, музыкальное начало вообще свойственно письму Лаури, к тому же «рассказчик» в «Лесной троне…» — музыкант и композитор, и музыка присутствует в повести полноправно и самостоятельно (рассуждения о высоком искусстве джаза, о творчестве Стравинского, Шёнберга, Пуленка, Майо, о роллановском Жане-Кристофе). Но дело не только в этом. «Я… попытался написать о человеческом счастье в тонах патетических и высоко серьезных, предназначаемых обычно для катастроф и трагедий». Поэтому повесть воспринимается как величавый гимн многоликой красоте мира и жизни.

В общении с природой, среди простых рыбаков из небольшой замкнутой общины на океанском побережье Канады, «отрешась от уставов корыстного мира», мужчина и женщина, как некогда прародители Адам и Ева, словно впервые открывают для себя землю и заново ощущают непреложную ценность жизни во всех ее проявлениях. В XIX веке нечто подобное пережил знаменитый американец Генри Дэвид Торо, рассказавший в книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) о своем опыте приобщения к естественному существованию один на один с природой. Уже тогда, однако, «корыстный мир» давал о себе знать и под сенью уолденских лесов; точно так же не забывает он и о героях повести. Но каждый день, каждый час, прожитый ими вопреки «уставам» собственнической цивилизации, есть вызов этой цивилизации.

«Так ужасен и чужд земле стал ныне мир человеческий, что рождается ребенок в этот мир, в его людные Ливерпули, и за всю жизнь может не встретить никого, кто удосужился бы открыть ему глаза на простую красоту дождя над морем. И удивляться ли, что стихии, оседланные человеком лишь ради его алчности и на пагубу земле, — что сами эти стихии встают под человеком на дыбы?»

Не ради алчности, но ради полноты жизни, с открытым сердцем и удивленным взглядом приходят к природе герои Лаури, и природа к ним щедра, а стихии милостивы. Так они постигают великое таинство вселенной, когда все мироздание, от малой птахи до сонма созвездий, сливается с человеком и в человеке на вечных путях бытия.

Повесть проникнута истинным демократизмом, характерным для Лаури, и восторженным благоговением перед чудом жизни и мира. Гармонию жизни венчает любовь, высший для Лаури синтез земного и духовного. Когда в повести автор пишет о любви, связующей двоих, его стиль обретает завораживающую силу «Песни Песней», и жена канадского музыканта перевоплощается в легендарную Суламифь, ибо снова, как в давние библейские времена, мужчина смотрит на свою возлюбленную и ему открываются «глубины и течения женской души, ее нежность, ее сострадание, ее способность к радости и восторгу, ее печаль, веселье и сила женщины, и ее красота…».

Для персонажей Лаури любовь источник мужества в жизненных невзгодах и залог спасения. Но спасает она лишь тех, кто способен возвыситься душой до ее суровых обязательств. Консул малодушно бежит от любви Ивонны, от своей любви к ней и гибнет. Герои повести, напротив, находят в своем чувстве веру, стойкость и силу. Рассказы «Неустрашимый кораблик» и «Джин и златоцвет» этюды все о том же: о любви, равной человеку, возвышающей его над прозой меркантильного деляческого существования и питающей бескорыстие и жалость ко всему живому.

Главное действующее лицо в новеллах «Джин и златоцвет» и «Странное утешение, даруемое профессией», писатель Сигбьерн Уилдернесс, — фигура в каких-то моментах автобиографическая. Писатель предполагал ввести этот персонаж во все части эпопеи «Путешествие, которое длится вечно». Очевидно, Сигбьерн должен был как-то комментировать изображаемое, то есть взять на себя функции хора античной трагедии — функции, переданные в романе Ляруэлю.

Замысел остался невоплощенным, но, как можно судить по рассказу «Странное утешение…», Уилдернесс вполне подошел бы на роль комментатора. Ведь вся новелла, по существу, скорбный мартиролог писателей и поэтов, загубленных в свое время «обстоятельствами», а вернее, жестокосердием буржуа, глухих к прекрасному и к жизненной трагедии творцов прекрасного. Сигбьерн размышляет об их печальной судьбе, соотнося с ней свою собственную.

Подобно Уилдернессу, Малькольм Лаури не видел причин предаваться благодушному оптимизму, наблюдая за тем, что происходит в мире. То, что он наблюдал, его скорее ужасало. Но он видел не только страшное. Он писал о мерзостях, не забывая о величии человека. Он доверял истории.

Эпопею о мытарствах человеческой души в земном аду он хотел завершить на высокой, чистой ноте «Лесной тропы к роднику».

Он знал, что прозрачные родники не пересыхают: их питает земля.

«Могла бы душа, омытая там, очиститься от скверны или утолить свою жажду?» — вопрошал Джеффри Фермин из своего ада.

Да, утверждает Малькольм Лаури своими книгами. Да. Могла бы.