Евгений Москвин - Сломанная шкатулка

Трудно сказать, чего я хотел конкретно от своих упражнений… нет, совсем нетрудно, но я просто боялся и, в то же время, очень желал вырваться и украсть у Маргариты хоть искорку славы.

Она, впрочем, не возражала, ее это даже забавляло и последнее время, когда я садился за инструмент, она уже много раз принималась гладить меня по голове и называть «старательным»…

…Рядом с музыкальной школой, где я преподавал некоторое время после свадьбы с Маргаритой, находится Дворец культуры имени Т-ва. Сегодня вечером, когда я сидел в кресле в гостиной, на первом этаже, раздался телефонный звонок. Марго тоже была внизу, — она почему-то надела свое «коронное» платье, которое знали миллионы, — я этого не ожидал, дома она всегда отдыхает от него, уж очень оно жесткое, — и сделала неуверенное движение к телефону, но я тоже поднялся и бросил коротко:

— Не беспокойся, я возьму, — у Марго был выходной, и ее не должны были беспокоить. Я снял трубку.

— Алло… да, это я… — по мере того, как я слушал голос в телефонной трубке, мой взгляд поднимался вверх и, в конце концов, я увидел портрет своей жены, висевший под лестницей, на стене; на нем ей, кажется, двадцать два года, — …Господи… спасибо, большое спасибо… — затараторил я, — нет, не стоит, я запомнил… что вы говорите?.. Вы позвоните еще завтра, и мы все уточним? Хорошо, как вам будет угодно… да, до свидания…

Как только в трубке послышался щелчок и голос оборвался, я круто развернулся к Марго и выпалил:

— Представляешь, меня пригласили выступать в нашем Дворце культуры!

— Не может быть!

— Это правда, мне только что звонил директор. Они приглашают меня дать сольный концерт в феврале. Поверить не могу!

— Милый, это чудесно! — она продолжала стоять на самой середине гостиной, и сейчас захлопала в ладоши; слава не сумела испортить в ней способность так девственно радоваться, — твои старания не прошли даром! Дай обниму тебя! — Маргарита просительно вытянула руки и сложила губы трубочкой.

Я повиновался, крепко обнял ее и поцеловал. Она попросила сыграть что-нибудь; в ее голосе звучала нежность.

— Ты этого хочешь?

— Да.

— «Печальную звезду»?

— Зачем же?.. Нет, нет… давай что-нибудь не из моего репертуара…

Она пыталась протестовать, но я шептал, уговаривал ее, уткнувшись лбом в ее лоб и, в конце концов, добился согласия — больше всего мне хотелось теперь отдать дань ее славе. Марго споет свой самый знаменитый хит.

— Ну хорошо, если ты этого так хочешь… — она кивнула неуверенно.

— Да, хочу, — у меня кольнуло в сердце. Кто бы мог подумать, что этим маленьким, наклонившим голову и положившим мне руки на грудь существом восхищаются толпы глазастых фанатиков? Я прекрасно знал, что сейчас она говорит искренне, но какая-то небольшая часть меня восставала против этой искренности и призывала со злостью оттолкнуть эту женщину от себя. Навсегда.

А почему бы мне действительно не избавиться от нее? Так ли уж это сложно, если все как следует продумать и просчитать?..

Я с ужасом и удивляясь самому себе, отмел эти мысли.

Сделал глубокий вдох, подошел к пианино, сел и заиграл. Никогда не забуду, как проникновенно пела Марго в тот день; мне казалось, ни на одном выступлении она не вкладывала в «Печальную звезду» столько, а значит мне действительно удалось завоевать ее сердце; она даже начала пританцовывать, и когда заскрипела вторая ступенька на лестнице — она скрипела всегда, с момента нашего здесь поселения — я понял, что Марго собирается совершить торжественный круг, вверх на балкон и обратно…

Когда я прекратил играть, она уже вернулась и пристально смотрела на меня, с увядающей радостью, будто ей удалось поймать те самые мысли, которые я отверг, и я понял, что печальная звезда умерла».

Сначала я подумал, что запись принадлежит Вадиму Гореликову, но потом, заметив в правом нижнем углу подпись «Г. Б.», понял, что все не так просто. Инициалы, очевидно, расшифровывались «Григорий Белиловский», а следовательно, эту запись сделал он. Но зачем? Не знаю. Во всяком случае, то, что я прочел, некоторым образом иллюстрирует цикл шкатулки».

IV

— Дорогой мой, выставка в Марселе — это тебе не финтифлюшечные картины на стенде молодежной студии. И это даже не наша столица — это громадный, колоссальный шаженций, понял? Можешь считать, что Господь Бог к тебе благосклонен и в знак своей симпатии преподнес новогодний подарок. Ха! — И Вельветов, найдя замечание очень остроумным, откинул голову и расхохотался в лицо низко спущенной железной лампе, каких в закусочной, если не считать отражений в стеклах и зеркалах, было штук семь-восемь.

На электронных часах, висевших над входом, застыли четыре цифры:

21:49

Если бы две точки между ними, подмигивая, вынуждали секунды сменяться ровнее, Обручеву казалось бы, что хоть что-то сдерживает течение времени, но нет, они горели ровно, и каждая новая минута, будучи вполовину короче предыдущей, настойчивее и яростнее притягивала к себе Новый год. Сидя против Вельветова, но лишь отдаленно слыша его возбужденную болтовню, которая скорее воспринималась как что-то, вроде звуков радиоприемника в соседней комнате, и продолжая отрешенно вглядываться в зеленые квадратики табло, Обручев неуверенно кивнул:

— Да… — и отпил немного вина.

— Ты подумай только: уже через месяц твои картины будут стоить по сто тысяч баксов каждая…

— Ну… в сто тысяч я не очень верю…

— Брось, я говорю тебе: сто тысяч, не меньше. И точка. Понял? А помнишь, за сколько я их купил? Сколько я выложил за ботинки, в которые вглядывается человек, стоящий на зеркале? Забыл, как она называется…

— «Лист клена», — подсказал Обручев, так и не сводя глаз с табло, но не стал поправлять Вельветова, что человек на картине вглядывался, скорее, не в ботинки, а в дверь, отраженную в зеркале.

— Точно! — Вельветов рассек воздух указательным пальцем так, будто его собеседник подсказал ему отличную идею, — так сколько? Три штуки, верно? Ты растешь, дружище! А я… я просто делаю свое дело. Ха!

— Верно.

Вельветов нахмурился.

— Приятель, да что с тобой такое?

— Со мной? Ничего, — Обручев пожал плечами и, наклонившись вперед, попытался сконцентрировать взгляд.

— Ты случайно не поссорился с Ольгой?

— С Ольгой? С чего вы взяли?

— Она сегодня как-то странно на тебя смотрела.

— В каком смысле?

— В прямом.

— Это вам показалось. Мы с ней никогда не ссоримся.

Обручев улыбнулся собственным словам. Да, это была чистая правда: до того, как пожениться, они встречались года два, а с момента их свадьбы прошло еще девять лет и ни разу (!) они так и не поссорились. Часто, когда он садился писать, Ольга подходила сзади и принималась выправлять воротник его рубахи, неторопливо и внимательно разглаживая пальцами каждую морщину, пока он не делался стоячим, как у военных; один раз, пребывая не в лучшем настроении, Обручев все же принужденно повернул голову вбок, так, словно хотел избавить тело от пут.