Евгений Москвин - Сломанная шкатулка

Обручев выпускает стакан вина и резко, почти истерично расправляет пятерню, словно хочет поработать между пальцами лезвием ножа. В его ногтях отражаются пятнышки света от лампочек и мишуры, тут и там вплетенной в шторы, в горшочные растения, в новогоднее дерево, играющее светом в противоположном углу. Одна из немногих елей в этой части света, и та ненастоящая.

Снова он напряженно вглядывается в экран. Ботинки вот-вот должны появиться, и Обручев вспоминает, какие у них пузатые мысы, но… опять, опять не получается, и скрип безнадежно затухает.

«Я так упорно пытаюсь представить все это, но зачем?»

Обручев замер на несколько секунд, а потом снова повторил себе:

«Зачем?» — и тут же, не дожидаясь ответа резко помотал головой, чтобы видение отступило…

Недавно одна известная галерея выпустила рекламный буклет о его творчестве. «Лист клена» занимал половину узкой глянцевой обложки. Это и есть ответ? Ну вот, так уже лучше.

Рука Обручева потянулась к оконной раме и открыла форточку. С улицы послышался разноголосый смех. Обручев повернул голову и тотчас растянул губы в улыбке: кто знал, что Джованни вернется именно теперь и будет развлекать прохожих своими лацци? Повстречав его на улице несколько дней назад, он специально остановился понаблюдать за трюками, которые помнил еще с юности. Арлекин всегда возвращался так же внезапно, как и исчезал; один раз его отсутствие могло длиться несколько месяцев, иной же — год, а то и два, как сейчас; гастролировал он или просто путешествовал — трудно сказать. Встретив его вновь, Обручев отметил для себя, что даже грим не в состоянии скрыть, насколько постарел Джованни за этот не слишком долгий срок, а раньше он так гордился своей «вечной молодостью»!..

Обручев подошел к нему и грустно спросил:

— А Эмма? Она тоже вечно молодая? — и на лице Обручева сквозила мудрая улыбка, и прищуренные глаза уверяли, что все проходит. Такое выражение лица бывает у талантливого актера, играющего в спектакле героя, который встречает друга, не виденного им много лет.

Нет, конечно, он спросил не прямо так. В воображении — возможно, — но на деле это звучало гораздо обыденней:

— С возвращением, Джованни! Как поживает Эмма?

А быть может он даже не сразу вспомнил о дочери арлекина, которая была влюблена в Обручева с самого детства, а когда он женился на Ольге, чуть было не наложила на себя руки. И все же он спросил о ней. Потом.

— Эмма?.. — Джованни остановился; два апельсина в его руках остались не подброшенными, и тотчас же в правую упал третий, а в левую еще один — четвертый, по инерции, их даже не пришлось ловить.

«Сейчас он скажет, что она умерла или вышла замуж», — мелькнуло в голове Обручева.

— С ней все в порядке.

— Она приехала с тобой?

— Нет, осталась в Швеции.

В Швеции? Вот это да! Ему хотелось расспрашивать и дальше, но все же он благоразумно переборол в себе пустое любопытство. Лучше не бередить старые раны, а просто восхищаться трюками Джованни.

Обручев осторожно, словно боясь, что его может кто-то заметить, подался к форточке и увидел, как арлекин, стоя возле противоположного дома, на тротуаре, доставал из кармана разноцветные платки с золотыми вензелями и звездами, связывал, разрывал, распихивал их по карманами, чтобы поменять цвет, — и все это с невероятной ловкостью. Вдруг он скорчил недоуменную гримасу, повернулся на каблуках и указал на собственную тень, отброшенную светом фонаря на фасад кирпичного дома. Зрители издали удивленный возглас: это была тень велосипеда; Джованни покачал головой, бубенцы на матерчатом двурогом колпаке звякнули, — велосипед покачал рулем. Но вот арлекин развернулся, и его тень приняла обычный вид.

Обручев снова перевел взгляд на отражение экрана на стекле. Ему показалось или действительно усы, ожив, подплывают под цилиндр — точно готовятся прорасти сквозь лицо, которое совсем скоро должно вынырнуть из тумана?

Он повернул голову. Все верно, так и есть. В рассеявшемся тумане появилось розовое лицо, которое он узнал.

— Ого! Вы пришли ко мне в гости! — с наигранной интонацией воскликнул человек — В антикварный магазин «Кошачий глаз»… Насколько он хорош, выразил один мой старинный школьный приятель, заходивший на днях… он с одиннадцати лет мажет волосы бриолином — это единственное, что я в нем терпеть не могу… ну ладно, к чему это я! Я хотел сказать, что он назвал этот магазин музеем, — таких теперь мало. «Я заходил в один столичный магазин, так он был больше похож на ростовщическую лавку, охваченную дикой алчностью. Там сувениры один на другом стоят. Посмотрел на статуэтку Людовика XVI, чуть отвернулся, затем снова взглянул туда же, а там уже две статуэтки и обе шестнадцатые. Вот так-то! Людовики растут, как грибы. А у тебя все на полочках, все аккуратно разложено. Я даже подумал, когда-нибудь ты дойдешь до того, что на каждую безделушку, пускай даже самую миниатюрную, будешь надевать чехол», — так он сказал. Заходите в мой магазин. Сегодня! Открыто до 23.55!

«Дешевый спектакль! Что еще можно ждать от местного канала!» — фыркнул Обручев про себя, но тем не менее продолжал слушать.

Началась реклама товаров. Антикварные вещи в умелых руках, точно во власти вращающегося зеркала, сменяли друг друга на экране, — пожалуй, даже Джованни мог, если и не позавидовать, то, во всяком случае, оценить эти манипуляции по достоинству.

— Конечно, я могу предложить вам и старинное кресло моей бабушки Екатерины II, — антиквар подмигнул, — или бильярдный стол Филдса с его бильярдным кием — Филдс был моим дедушкой, но все это только по представлении главного эксклюзива нашего вечера. Особенную ценность представляет эта вещь для поклонников творчества певицы Маргариты Нечаевой.

Услышав это имя, Обручев чуть вскинул брови. Опять он вспомнил соломенный берег пруда. Уже совсем стемнело, даже угли в кальяне чуть теплились густо-синими, умирающими огоньками. Они с Ольгой уже не спорили, а молча вбирали в себя последние горстки дыма, думая, должно быть, каждый о своем, и лишь изредка она подбиралась к нему и осторожно притрагивалась губами к щеке. Вдруг она прервала молчание:

— Ты не поверишь, что я купила сегодня! Показать? — она вытащила из нагрудного кармана небольшой предмет; он посветил фонариком и увидел золотого жука с лапками, поднятыми вверх.

— Что это?

— Скарабей. Он принадлежал Нечаевой, она носила его на груди, представляешь? Я тоже так буду.

— Ты когда-нибудь разоришься, покупая такие вот безделушки.

— Мой отец оставил мне достаточно денег.

— Не за этим ли жуком ты ездила сегодня в город? — осведомился Обручев.