Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

Эйб почувствовал, что его вот-вот стошнит. Он стремительно встал и повернулся спиной к остальным. Ван-Дамм покрутил в руках рюмку коньяка, понюхал его и отхлебнул глоток.

— Вы были в это время здоровы? — спросил Александер.

— Да.

— Присутствовал ли в операционной доктор Марк Тесслар?

— Как я уже сказал, меня оперировали первым, и тогда Тесслара там еще не было. Позже я узнал, что будущих жертв эксперимента охватила паника, и за ним послали, чтобы он их успокоил. Потом Тесслар выхаживал мужчин. Если бы не он, я, вероятно, не выжил бы. А за девушками на первом этаже ухаживала женщина-врач, некая Мария Вискова. Кроме того, была еще одна француженка, тоже врач, но она приходила только время от времени и обычно к девушкам.

— Мы связались с ними обеими, — вставил Александер.

Голосом, лишенным всякого выражения, Ван-Дамм досказал свою историю до конца. После освобождения из лагеря он вернулся в Голландию, где узнал, что вся его семья уничтожена. Он перебрался в Париж, был в очень плохом состоянии, но его вылечили. Сначала он хотел учиться на раввина, но его очевидное увечье исключало такую возможность.

Менно Донкер находился на грани помешательства. В качестве психотерапии ему рекомендовали снова заняться музыкой. По совету своего постоянного, преданного ему врача он прошел курс лечения гормонами, придавшими ему некие мужские черты — зачатки бороды, более низкий голос. Под наблюдением врача он смог концертировать. Следствием пережитой им глубокой трагедии стала редкая эмоциональность, отличавшая его манеру исполнения. В скором времени публика признала его гением. Чудом было уже само то, что евнух играет с такой страстью и энергией, какие свойственны лишь большим виртуозам.

После войны он познакомился с девушкой из семьи видных голландских евреев-ортодоксов. Они полюбили друг друга такой любовью, какую в нынешнее время почти невозможно встретить. Их союз был духовным и религиозным. Долгое время ему удавалось хранить свою тайну, но потом настал ужасный момент, когда пришлось рассказать ей все. Однако это ничего не изменило. После мучительной борьбы с собственной совестью он пошел к ее родителям, и они, будучи религиозными евреями, дали свое согласие на заключение тайного брака, зная, что он никогда не будет иметь физического завершения.

Про чету Ван-Даммов говорили, что на свете нет другой столь любящей и счастливой супружеской пары. Дважды они брали годичный отпуск и оба раза возвращались домой с приемным ребенком. И окружающие, и сами дети были убеждены, что Ван-Даммы — их настоящие родители.

Когда Ван-Дамм заканчивал свой рассказ, Александер и Эдельман не скрывали слез. Абрахам Кейди, вновь превратившийся в видавшего виды журналиста, сидел с каменным лицом.

— А что стало с Соботником, с теми дневниками, которые вы переправляли на свободу, с протоколами операций?

— Неизвестно. Когда лагерь освободили, Эгон Соботник был еще жив, но потом он просто исчез.

— Мы перевернем небо и землю, чтобы его найти, — пообещал Александер.

— То, что вы нам только что рассказали, принесет новую трагедию и вам, и вашей жене, и вашим детям, — сказал Эйб. — Это может сильно повредить вашей карьере.

— Мне кажется, я представляю себе возможные последствия.

— И вы готовы рассказать все это в зале суда?

— Я еврей. Я знаю свой долг.

— Когда Кельно делал вам эту операцию, проявил ли он хоть сколько-нибудь деликатности и сочувствия?

— Он действовал со зверской жестокостью.

Абрахам Кейди был не из тех, кто всегда готов жертвовать собой ради других, но сейчас он понял, что иного выхода у него нет. Ему стало стыдно, что он хотел выйти из процесса.

— Есть у вас еще вопросы? — спросил Александер.

— Нет, — прошептал Эйб. — Вопросов больше нет.

Вернувшись из Парижа, Эйб сразу же встретился с Шоукроссом и адвокатами. Разговор получился нелегкий. Они спорили не один час.

Даже наличие показаний Ван-Дамма не убедило Левина, что Шоукросс должен участвовать в процессе. В свою очередь, Джейкоб Александер доказывал, что Шоукросс немало заработал на «Холокосте» и других книгах Кейди и обязан принять на себя хотя бы часть ответственности.

Снова и снова то одни, то другие участники совещания уединялись, чтобы посоветоваться с глазу на глаз.

— Мы ведь почти договорились, — говорил Шоукросс Левину. — Эйб готов взять на себя выплату всего возмещения, к какому нас могут присудить. Не думаю, чтобы мы могли требовать от него большего.

— Он может даже заключить с вами такой контракт, но вдруг он откажется его выполнить? Опомнитесь, ведь у вас на столе лежит заявление Джеффа Додда об уходе.

Все вновь собрались в загроможденном бумагами конференц-зале. Шоукросс отказался от чая, который предложила Шейла Лэм. Незажженная сигара торчала у него изо рта. Он старался не встретиться взглядом с Эйбом.

— Мне настоятельно советуют отказаться от участия в процессе, — сказал он.

— А как же ваши проповеди о честности и благородстве? У вас они прекрасно получаются, — возразил Эйб с растущим возмущением.

Александер схватил его за руку.

— Извините нас, господа, — сказал он и вытащил Эйба в коридор, где они в этот день уже раз десять совещались. Эйб бессильно прислонился к стене.

— О Господи, — простонал он.

Александер крепко взял его рукой за плечо, и они несколько секунд стояли молча.

— Вы сделали все, что могли, — сказал Александер. — До сих пор я действовал в двух качествах — как еврей и как друг. Теперь я буду говорить с вами как брат. Если Шоукросс откажется, у нас нет никаких шансов.

— Я вспоминаю свою поездку в лагерь «Ядвига», — сказал Эйб. — Я видел комнату, где их оперировали. Я видел следы ногтей, которые они оставляли на бетонных стенах газовой камеры в последние секунды своей жизни. Какой тут, к дьяволу, может быть выбор? Мне все представляется, что это были Бен и Ванесса. Я просыпаюсь и слышу, как дочь кричит от боли на операционном столе. Куда я отсюда пойду, Александер? Стану бумажным героем? Мой мальчик защищает небо Израиля. Что я ему скажу? У меня, по крайней мере, больше возможностей выбирать, чем было у Питера Ван-Дамма. Я не буду извиняться перед Адамом Кельно.

Мистер Джозефсон, старший клерк фирмы «Александер, Бернстайн и Фридман» на протяжении почти двух десятилетий, сидел напротив своего мрачного патрона.

— Кейди намерен принять бой в одиночку, — сказал Александер.

— Рискованно, — отозвался старый опытный юрист.

— Да, риск есть. Я знаю, кого пригласить представлять нас в суде. Томаса Баннистера. Он стоял за выдачу Кельно двадцать лет назад.

Джозефсон покачал головой.

— Том Баннистер — лучшая в Англии голова, — согласился он. — Только как его уговорить? Он так глубоко ушел в политику, что за последние годы почти не выступал в суде. С другой стороны, это дело может его заинтересовать.