Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Эйб…

— Да?

— Я понадоблюсь вам, когда вы вернетесь и начнется процесс. Я согрею вас.

— О'кей.

Она обняла его.

— Да нет, я все вру. Я же с ума схожу по вас, мерзавец вы этакий.

Он мягко отстранил ее.

— В самый первый раз, когда я вас увидел, я понял, что в вас есть что-то особенное. Вы леди. Когда джентльмен оставляет леди, он делает это так, чтобы не затронуть ее достоинство.

— Подготовьте мне счет. Я уезжаю в аэропорт примерно через час.

— Хорошо, мистер Кейди. Для нас была большая честь видеть вас в числе наших гостей. Ах да, сэр, кое-кто из прислуги принес с собой ваши книги. Вы не откажетесь их подписать, сэр?

— Конечно, нет. Пришлите книги ко мне в номер и приколите к каждой бумажку с фамилией ее владельца.

— Благодарю вас, мистер Кейди. Вас ждет в баре какой-то джентльмен.

Эйб медленно уселся напротив Шоукросса и заказал себе виски со льдом.

— Я передумал, — сказал Шоукросс.

— Почему? — спросил Эйб.

— Толком не знаю. У меня не выходит из головы Питер Ван-Дамм. В общем, Эйб, я считаю, что надо играть по правилам. Это единственный достойный путь. Я же англичанин, черт возьми!

— Лехаим.

— Твое здоровье. Передай Ванессе от меня большой привет. И когда вернешься в Созалито, как можно скорее садись за этот свой роман.

— Ладно, помолчите немного, пожалуйста.

Эйб задумался.

— Знаете, Шоукросс, вы — как раз то, что Господь Бог имел в виду, когда создавал книгоиздателей.

— Очень любезно с твоей стороны. Знаешь, я сказал Джеффу, Пэм и Сесил, что решил встать на твою сторону. Они забрали обратно свои заявления об уходе. Они меня поддерживают.

— Ничего удивительного. Они же приличные люди. Прежде чем все это кончится, еще многим придется показать, чего они стоят.

Доклад сэра Адама Кельно был внимательно выслушан й высоко оценен Королевским хирургическим колледжем в Эдинбурге. Не будучи вдохновенным оратором и не очень хорошо владея английским, он все-таки был видным авторитетом по проблемам недоедания, организации массового здравоохранения и сопротивляемости человека в экстремальных условиях. По-прежнему работая в скромной поликлинике, обслуживавшей рабочие кварталы Саутуорка, он тем не менее много печатался, делал доклады и читал лекции по своей специальности. Выступления в Эдинбурге всегда доставляли ему особое удовольствие, потому что их можно было совместить с отдыхом — поездкой туда и обратно на автомобиле.

Населенные места остались позади, за окнами потянулись дикие, пустынные низины. Анджела включила отопление и налила мужу немного чая из термоса. Адам мог с утра до вечера вести машину по неуютным просторам Шотландии, наслаждаясь передышкой после многих дней работы допоздна в Лондоне.

Он замедлил ход: впереди показались бедные деревенские дома, крытые соломой. Главная улица была забита стадом черных коров, которых гнали на пастбище двое рослых шотландцев на лошадях. В машину проник запах навоза.

На секунду Адаму показалось, что он снова в Польше, в своей родной деревне. Она была не совсем такая — более плоская, более зеленая, более бедная. Но при виде этой деревни, крестьян и окружающего сельского пейзажа на него нахлынули воспоминания.

Третий всадник, цокая копытами, появился перед машиной, заставив Адама затормозить. Появились еще мальчишка лет двенадцати, тоже на лошади, и пара собак, которые помогали гнать коров, покусывая их за ноги.

«Вот это — я, а вон тот зверского вида человек на другой стороне улицы — мой отец. Бедный мальчишка… Что хорошего ждет его в таком месте? Что хорошего ждало меня? Да еще при таком отце, суровом, словно эти камни в пустынных полях.

Пришпорь свою лошадь, парень! Пришпорь ее и галопом скачи прочь! Скачи в город, там твое спасение.

Я ненавижу тебя, отец!»

Адам включил первую передачу, и машина медленно двинулась вслед за стадом.

«Я забился в сено. Отец врывается на сеновал и орет: „Адам!“ Он расшвыривает сено и рывком ставит меня на ноги. От него несет перегаром и чесноком. Одним ударом он сшибает меня с ног и колотит до тех пор, пока ему не приходится остановиться, чтобы отдышаться.

Он сидит напротив за столом, обдавая меня своей вонью и пьяно раскачиваясь. Борщ с кусками мяса стекает по его слипшейся бороде, он заталкивает куски в рот, как животное. Он отрыгивает, облизывает пальцы и начинает жаловаться на то, что задолжал деревенскому еврею. Все в деревне должны этому еврею.

Он сгребает меня, трясет и смеется над моим испугом. Почему он не бьет мою мать и сестер? Почему только меня? Потому что моя мать любит меня больше всех, вот почему.

Через щель в стене, разделяющей наши комнаты, я вижу, как он стоит там совсем голый. У него огромный, безобразный, почти черный член, оплетенный венами. Член блестит — он только что вынул его из моей матери. Он чешет его и играет со своими громадными свисающими яйцами.

Я ненавижу его член и яйца! Моя мать вскрикивает, когда он делает с ней это. Лежа на ней, он кряхтит и хрюкает, как боров.

Если бы я мог, я бы взял камень и раздавил бы ему яйца. Или отрезал бы их ножом.

Я хочу спать, уютно прижавшись к матери. Как спал раньше, когда был маленький. У нее были большие теплые груди, я зарывался в них лицом и трогал их руками. Она не мешала мне, потому что я был еще маленький. Прибегая к ней, я прятался у нее под юбкой, а она поднимала меня и прижимала к груди.

А он находил меня и отнимал у нее, и тряс меня, и колотил. Я всегда был весь в синяках.

Я должен бежать в город, где он меня никогда не найдет.

На земле лежит снег. Я стою у могилы матери. Он убил ее — все равно что своими собственными руками.

Теперь он уже стар и не может меня бить. И его мерзкий член теперь больше не действует».

— Адам! Адам!

— А? Что?

— Адам!

— Что такое?

— Ты слишком быстро едешь. Почти сто шестьдесят!

— Ах, прости. Я замечтался.

Поликлиника была, как обычно, полна. Ничего страшного: из Оксфорда на несколько дней приехал Терренс Кэмпбелл. Осенью Терри пойдет на практику в больницу Гая. Будет просто замечательно иметь его всегда под рукой. Сегодня мальчик проработал в поликлинике весь день — делал уколы, брал анализы, помогал ставить диагноз. Он прирожденный врач.

Отпустив последних больных, они прошли в кабинет.

— Что ты про это скажешь? — спросил Адам, поднося к лампе рентгеновский снимок. Терри принялся его рассматривать.

— Затемнение. Вот здесь. Туберкулез?

— Я подозреваю рак.

Терри взглянул на конверт с именем больной.

— Бедная женщина, у нее пятеро детей.

— Рак не имеет совести, — сказал доктор Кельно.