Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

Он со стуком захлопнул книгу, бросил ее на стол и воздел глаза к потолку.

— Что может быть ужаснее, позорнее и подлее, чем это обвинение?! — воскликнул он, приподнимаясь на носки и тыча кулаком в воздух, словно боксер. — Как можно сильнее оклеветать врача, чья репутация известна далеко за пределами его больницы? Я хотел бы повторить то, что написано в нашем исковом заявлении. И я прошу передать присяжным комплект его обоснований.

— У вас есть возражения, мистер Баннистер? — спросил судья.

— Что именно вы намерены передать присяжным?

— Обоснования иска, — ответил Хайсмит. — Согласованный комплект обоснований. Вот он.

Томас Баннистер взял у него папку и протянул сидевшему позади О’Коннеру, который перелистал лежащие в ней бумаги и прошептал ему несколько слов.

— Мы не возражаем, но с оговоркой. По этому делу уже было несколько предварительных слушаний, есть кое-какие дополнения, и могут возникнуть новые обстоятельства, имеющие отношение к делу.

Каждому из присяжных был вручен экземпляр обоснований. Хайсмит продолжал:

— В деле о клевете истец должен доказать три вещи. Первая — опубликовали ли ответчики эти слова? Этого они, впрочем, и не отрицают. Вторая — относятся ли эти слова к моему клиенту? И этого они не оспаривают. И наконец, являются ли эти слова клеветническими? Наша задача — доказать, что являются, если этого не признают сами ответчики. Собственно говоря, мое вступление на этом закончено, и я мог бы сказать ответчикам: пожалуйста, доказывайте, что вы правы. Однако я намерен сначала вызвать на трибуну сэра Адама Кельно, чтобы вы могли составить суждение об этом человеке и о том, насколько чудовищна возведенная против него клевета.

В голосе Хайсмита зазвучали иронические нотки.

— Конечно, ответчики будут утверждать, что пятнадцать тысяч — всего лишь приблизительная цифра и что мы не знаем, действительно ли он проводил все эти операции без обезболивания. Они скажут — может быть, несколько сотен или несколько десятков. Видите ли, на самом деле они этого не знают. Вы, конечно, примете во внимание, что сэр Адам Кельно не был немцем, не был нацистом, он был заключенным-поляком. Нашим союзником, который пережил невообразимые ужасы, которого спасло лишь то, что он был опытным врачом, и этот свой опыт он использовал для того, чтобы помогать товарищам по несчастью. Он был нашим союзником, благодаря мужеству которого выжили тысячи людей… Да, я не боюсь назвать цифру — тысячи людей он спас от болезней и смерти. Действительно, сэр Адам Кельно провел сам или помогал проводить около двадцати тысяч операций, но это были обычные, необходимые операции, и при этом он еще рисковал своей жизнью как член подполья.

Дальше сэр Роберт Хайсмит рассказал о приезде Кельно в Англию, о возведении его в рыцарское звание, о его выдающихся научных трудах.

— Этот человек обратился к нам, чтобы снять пятно со своего имени. Типография, напечатавшая эту книгу, — он схватил книгу и высоко поднял ее, — признала свою ошибку и нашла силы прислать извинения. Можно было бы ожидать, что и Абрахам Кейди вместе с Дэвидом Шоукроссом сделают то же самое, вместо того чтобы вынуждать нас встать на этот мучительный путь. Но они этого не сделали. Вы — британские присяжные, и вам предстоит решить, насколько серьезна клевета, возведенная против этого ни в чем не повинного человека.

— Вызывается сэр Адам Кельно.

Кельно встал из-за стола, где сидел со своим адвокатом, едва заметно улыбнулся Анджеле и Терри и поднялся на свидетельскую трибуну, стоявшую слева от судьи, непосредственно перед битком набитыми местами для прессы.

— На какой Библии вы хотели бы принять присягу?

— Я католик.

— Прошу принести католическую Библию.

Судья повернулся к Кельно:

— Я полагаю, вам предстоит довольно много времени провести на этой трибуне. Попрошу пристава принести вам стул.

— Благодарю вас, милорд.

Отвечая на вопросы сэра Роберта Хайсмита, Кельно сообщил, что закончил медицинский факультет, после начала войны вступил в ряды подполья, был арестован гестапо, осужден и летом 1940 года отправлен в концлагерь «Ядвига».

— Нас зарегистрировали, помыли, обрили с ног до головы и выдали полосатую одежду.

— Какие работы вы выполняли в первое время после прибытия в лагерь?

— Общие работы.

— Немцы знали, что вы врач?

— Может быть, знали, а может быть, и нет. Каждый день привозили тысячи заключенных, и им, возможно, было некогда разбираться в бумагах. Сначала я боялся сказать, что я врач, потому что немцы намеренно уничтожали образованных поляков-специалистов.

— Но потом вы изменили свое решение?

— Да. Я увидел, как люди страдают, и понял, что могу им помочь. Я не считал нужным дальше скрывать свою профессию.

— Вы сами стали жертвой условий, царивших в лагере, не правда ли?

— Я свалился с сыпным тифом и несколько месяцев был тяжело болен. Когда поправился, подал заявление о переводе в медчасть, и моя просьба была удовлетворена.

— Кроме тифа, что еще вам пришлось перенести?

— Личные унижения.

— Один, два раза?

— Десятки раз. Нас наказывали за все действительные или вымышленные проступки. Охранники гоняли нас — ходить шагом не разрешалось, только бегом. Обычным наказанием был бег на корточках на сотни метров, а тех, кто отставал, избивали. Кроме того, в лагере свирепствовала дизентерия, которой я тоже заболел. Тогда и объявил, что я врач. Немцы не могли справиться с эпидемией.

— А после того, как эпидемия прекратилась?

— Мне разрешили организовать операционную и принимать больных. Я лечил то, что попроще: фурункулы, абсцессы, небольшие раны.

— Все это происходило в конце сорокового года. Как бы вы охарактеризовали общее состояние медицинской службы в лагере?

— Как очень скверное. Нам всего не хватало, приходилось даже пользоваться бумажными бинтами.

— Работали ли с вами другие врачи из числа заключенных?

— Сначала — нет. У меня было только несколько помощников. Но скоро медчасть переполнили больные с гематомами.

— Объясните, пожалуйста.

— Это обширные кровоподтеки, особенно на ягодицах, сопровождаемые обильным внутритканевым кровотечением. Часто они оказывались инфицированными или гнойными. Иногда в них скапливалось до полулитра гноя. Такие больные не могли ни ходить, ни сидеть, ни лежать. Чтобы облегчить их страдания, я делал разрез и дренаж, после чего постепенно наступало заживление.

— Что было причиной этих гематом?

— Избиения, на которые не скупились немцы.

— Доктор Кельно, проводили ли вы в этот начальный период ампутации?

— Да, главным образом удалял пальцы на руках и ногах, отмороженные или сломанные при избиении.