Имре Кертес - Английский флаг

Женщина в униформе уже стояла перед посланцем; он не понимал, что она говорит. В эту минуту, минуту полной ошеломленности, лицом к лицу с безжалостно оголенным зрелищем предательства и неверности, он понимал лишь, что кто-то хочет встать у него на пути, создать новую препону его работе, помешать ему двигаться дальше. За кого они принимают его: за случайного прохожего? За отбившегося от стада туриста? Посланец что-то ответил ей, сам не ведая что; но почувствовал, что голос его летит над этим пустынным склоном, словно гром, что слова его способны проломить массивные шлюзы или остановить полноводные реки; он швырнул ей в лицо, кто он такой, и вложил в свой ответ всю страстность сотрясающего его гнева.

Как онемела вдруг эта женщина! Как торопливо она убралась подальше с глаз его! Должно быть, он показался ей могучим великаном, если таков был эффект. Но — не слишком значительное утешение… Что ему с этого?

И посланец двинулся по склону куда-то вниз и наискосок; куда он шагал, с какой целью — он уже сам не знал. Ноги несли его все быстрее; он сворачивал то туда, то сюда, словно собака-ищейка, потерявшая след, рысью пробегал по несуществующим тропкам, в направлении воображаемых мест, где должны находиться искомые доказательства, — и не обнаруживал ничего; место преступления простиралось перед ним покорно, податливо, с тем ласковым и злорадным терпением, которое свойственно девственным ландшафтам, горным склонам и тихим долинам. Посланец то попадал в высокую, до колен траву, то продирался через бурьян, то под его каблуками скрежетала галька; стебли цветов вздрагивали и пригибались, когда на них садились кузнечики, бабочки исполняли свой трепетный летний танец, а высоко над лесом парил, хищно высматривая добычу, ястреб; мало-помалу посланцем овладело тоскливое чувство нереальности окружающего. Неужто он все-таки заблудился? Если тут нет ничего, что должно было бы быть, значит, все его предварительные расчеты, предположения были ошибочными, собранные свидетельства — ложными и лишенными смысла. В таком случае и место это не настоящее, а всего лишь мираж, порожденный его маниакальным упрямством; тогда и он сам, и его миссия — тоже не настоящие. Пространство, время, земля у него под ногами — всё, всё здесь не настоящее. И тогда нет вообще ничего настоящего, есть лишь это упорное наваждение, оно штурмует все органы чувств, переполняя его до краев: эта тишина, летняя умиротворенность ласкового пологого склона… Но тогда он должен отказаться от своей миссии и принять — как единственно истинную и логичную данность — кружащую голову роскошь золотого лета, принять его так же, как принимают его, например, быстрые ящерицы, которых вспугнули его шаги, на мгновение нарушившие их блаженный покой под водопадом солнечного сияния.

Он двинулся назад, вверх по склону, к тому месту, откуда начал свой путь. Что ж, выходит, ему остается лишь смириться со своим поражением? Удовлетвориться той враждебной реальностью, которую составляют тут и ящерицы, и бабочки, и сама местность со всем, что на ней находится, и солнце, и небо, и его собственные ощущения, и его тело, которое уж никак не подвергнешь сомнению? Разве отяжелевшие, свинцовые ноги, уставшие от яркого солнца глаза, вхолостую работающий мозг — это иллюзия? Да и сам он, уже склоняющийся к тому, чтобы поддаться, уступить соблазну, — разве он теперь не враг самому себе?! Уполномоченный огляделся: с чем бы ему еще попытать счастья? Поодаль, ближе к гребню, зеленый склон испещрен был двигающимися куда-то вереницами темных фигур. Что это? Туристы? Видно, у них закончился очередной номер программы и сейчас должен начаться следующий? В отдалении посланец увидел какое-то одинокое, в виде павильона сооружение; шествие направлялось в ту сторону; словно послушное стадо, туристы двигались туда, куда их гнали; беззаботный их галдеж уже всполошил спящий ландшафт.

Посланец ускорил шаги; смешаться с толпой было делом пустячным. Он оказался в помещении, в чем-то вроде выставочного зала; что это? Он словно попал в какой-то аквариум: вокруг — сдохшие чудища, чучела драконов, древние окаменелости; в зале еще стоит запах свежей краски, все освещено ярким, веселым светом, все огорожено шнурами, убрано за стеклянные стенки; в этой спокойной, внушающей чувство надежности обстановке упорядоченности, с научной обстоятельностью обработанных и систематизированных препаратов и тактичной абстрактности — странные, если не постыдные экспонаты; склад аксессуаров для фильма ужасов, ярмарка образцов грязных, кошмарных снов, коллекция мертвых орудий давно прошедших эпох, подпольная лавка курьезов… Он смотрел — и не мог ничего узнать. Что может рассказать, доказать ему или кому угодно другому этот чулан для хранения хлама, ловко, очень ловко замаскированный под обычный пыльный музей? Собранные тут вещи могло бы пробудить к жизни только использование их, испытанием их эффективности мог бы стать только опыт; здесь же нет иной правды, кроме этой толпы и духоты в зале; да и толпа — достаточно ли она скучена, а зал — достаточно ли душен? Как, в сущности, комфортно чувствует себя здесь, среди кондиционеров, брезгливая эта масса: на лицах туристов — умеренное любопытство, слегка возбужденное предвкушением заранее известных, заранее просчитанных переживаний, на которые они пошли кто по легкомыслию, кто от скуки; теперь они кивают, разглядывая витрины, кое-что им нравится, кое-что вызывает брезгливое осуждение, и тогда они отворачиваются или быстро проходят дальше.

Здесь ему нечего делать! Прочь отсюда, прочь, к солнечному сиянию и зеленому склону, которые, по крайней мере, молчат, замкнувшись в своем отрицании того, чего отрицать невозможно… Посланцу пришлось проталкиваться через очередную толпу, ожидающую своей очереди перед входом; он ощущал тепло их тел, обонял ароматы табака и духов, слышал их болтовню, сливающуюся в раздражающий гул. Работая локтями, он наконец вырвался на свободу; шум их сопровождал его до самого гребня.

Было еще рано; направляясь сюда, посланец считал, что трех часов ему, скорее всего, не хватит, потом с сожалением понял, что вынужден ограничиться полутора часами, а в конце концов даже этого оказалось много, — жены еще не было видно нигде. Он решил чуть-чуть прогуляться — и пошел куда глаза глядят; безымянные, хранящие свои тайны тропинки вели его куда-то, молчаливые, равнодушные, как тягловая скотина, которая терпеливо влачит на себе груз, не обременяя себя памятью о его весе… Но что за новый соблазн привлек его взгляд в плавной складке холмистой местности, в кольце припаркованных автомобилей? Это была новая постройка: по всей видимости, чье-то воображение недавно вписало ее в пространство, да и с возведением не тянули; неужели это ресторан? Почему бы и нет; посланец даже не удивился. По крайней мере, откровенно, и это уже подкупает; во всяком случае, хорошо, что объект не пытается скрыть своего предназначения. Он неторопливо направился к ресторану; вывеска обещала первоклассное пиво, прохладительные напитки со льдом, холодные и горячие закуски — полезное заведение, вне всяких сомнений; потребности, которые оно призвано удовлетворять, столь же неумолимы, как невинность ребенка.