Имре Кертес - Английский флаг

Он вошел и, остановившись возле дверей — как клиент, выбирающий место, — оглядел помещение. Зал был набит битком, все столики заняты, официанты бегом сновали туда-сюда, прокладывая себе дорогу с тяжелыми подносами и пенящимися напитками. Сощуренный взгляд его вдруг остановился на одном столике. Это была шумная мужская компания; перед ними — тарелки с остатками блюд, батарея полных и уже опустошенных пивных кружек. Это не туристы, сразу видно; или если туристы, то не простые. Они чувствовали себя по-свойски, словно сознавая свое право собственности на все, что их здесь окружает; и при всем том была в их лицах некая напряженность, даже, может быть, отчужденность; конечно же он их узнал, еще бы ему не узнать их! Да, это они, незнакомые знакомцы, которых что-то вынудило вернуться сюда; вот так всех нас тянет вновь и вновь увидеть терзающие нас сны, — может быть, в тайной надежде, что когда-нибудь мы разгадаем их недоступный пониманию смысл… Так что ж, их поездка была успешной — или они потерпели крах; что они празднуют: победу или поражение? Было бы интересно спросить их об этом… Глаза его перебегали с одного лица на другое; и, должно быть, они не могли не почувствовать на себе этот пристальный, жадный взгляд: во всяком случае, словно по велению инстинкта, вздрогнувшего и насторожившегося даже под завесой хмельного веселья, они вдруг замолчали и, прежде чем опять повернуться друг к другу, внимательно посмотрели на нового гостя; и посланец вдруг ощутил, что его просто сотрясает нестерпимое желание сесть среди них, за их столик и — открыться им.

Полно; чего он этим достигнет? Выдать себя, довершить свой провал? Попробовать разделить с ними то, чего разделить нельзя; уверить себя в том, что он не один? Нет, такие решения судьба бережет для счастливчиков. Он пока проиграл, но игра не закончена; его миссия все еще связывает его; да, подумал он с горечью, поражение еще не исчерпано до конца.

Ничем не выдав того, что происходило в его душе, он повернулся и вышел. И сразу направился к автобусной остановке, где его, вероятно, уже ждала жена.

Он успел вовремя: они с женой только-только поприветствовали друг друга, а на повороте шоссе уже показался автобус; вопрос, готовый сорваться с губ жены, так и не прозвучал. К счастью, хриплый рев двигателя — водитель, видимо, использовал его на спуске для торможения — заглушал все другие звуки, так что для разговора не представилось возможности и в пути; да и что он мог сообщить ей? Рассказать о своей миссии он не имеет права: он не выдержит, если ее взгляд, обращенный на него, перестанет быть таким серьезным, если он ощутит, что она, пусть только в мыслях, не согласна с ним! Он даже не может спросить, что означает этот букетик полевых цветов у нее на коленях: может быть, она собирается отвезти их домой, сохранить как реликвию молчаливого их союзничества? Не может спросить и где она была, пока он осматривал место преступления, и в чем ее успели здесь убедить, в какие ловушки заманивали, жертвой каких иллюзий она успела стать. Презрительно-гордый ответ на вызывающую насмешку, с какой взирают на нас голые факты, способен дать только мятеж жалости и сочувствия; так что тайну свою он должен хранить в душе, ответственность свою — эту грызущую пустоту — должен нести в одиночку.

Почему же сейчас, наблюдая, как жена с безмолвной покорностью подыгрывает ему, не препятствуя его метаниям, он вместо благодарности ощущает скорее позыв к придирчивому недовольству?.. Дурацкий вопрос, который сейчас только отвлек бы его от работы.

Он подал жене руку, помогая ей выйти из автобуса; они снова были на той же площади: на мягком от зноя асфальте бурлила дневная жизнь. Они решили пойти пообедать; оба были голодны. Коротко посовещавшись, в каком направлении двинуться, они вспомнили совет Германна, и выяснилось, что оба поняли его слова по-разному; после чего они отдались на волю случая, бредя мимо маленьких особняков, дремлющих площадей, скверов с аккуратно подстриженными кустами и хмельными от солнца ивами, сворачивая в открывающиеся то там, то сям переулочки и проходы, словно были уверены в том, что желание в конце концов само приведет их к цели.

Ошибиться тут было никак нельзя: этот гордый фронтон, эта старомодная вращающаяся дверь, этот швейцар в наполовину серьезной, наполовину шутовской ливрее с позументами и эполетами — все это не могло обмануть. Поклон швейцара был приветствием, обращенным к сообщникам, его гостеприимный жест — королевское приглашение в волшебную страну; они пересекли тонущий в сумраке вестибюль; упругий, словно газон, ковер ласкал им ноги; вокруг — лаково поблескивающие низкие столики, магия мягкой обивки, словно безмолвная песня сирен, что манит того, кто способен умереть со счастливой улыбкой на губах, сев на мель в этих роскошных загадочных бухтах. В дверях ресторана их встретил метрдотель; официант во фраке проводил их через зал и — о, эта неожиданная зеленовато-прозрачная полутьма морских глубин! — привел в зимний сад с пальмами. Выбор меню превратился в беседу посвященных, в скрупулезное взаимное прощупывание, в обряд сдержанно завуалированных вопросов и обладающих волшебной силой, снимающих все сомнения ответов, обряд, который перешел в бесконечно тактичное, быстрое и бесшумное обслуживание. Этот мир — мир граненого хрусталя, столового серебра, благородного фарфора — затянул посланца; негромкий многоязычный говор, тонкие улыбки убаюкали его тревогу; легкий перезвон приборов, изысканные ароматы блюд, изменчиво извивающийся, подобно ленивым морским тварям, сигаретный дым окружил и оплел его; искристые, пенящиеся напитки, чуть влажные, словно с поволокой внезапной растроганности, яркие цветные бутылки погрузили его в тихое царство волшебных чар; неторопливый процесс насыщения, когда ничто не мешает подолгу наслаждаться вкусами и запахами, умиротворил усталое тело — посланец сидел и, растворившись в толще зеленоватого сумрака, грезил наяву о чем-то неуловимо прекрасном, словно нанюхавшись лотоса. Где она, его работа, его миссия? Существует ли она вообще?

Расслабленно откинувшись на спинки стульев, довершив обеденное священнодействие ароматными сигаретами, двое изгоев торжествующего настоящего неторопливо обсуждали возможности дальнейшего времяпрепровождения. Жена предложила прогуляться по городу; она напомнила мужу его вчерашние слова, справедливо надеясь, что он сдержит свое обещание насчет экскурсии; поставив его перед соблазном, виртуозно упрятанным в требование, которое прозвучало так удивительно вовремя, перед соблазном подытожить этот расколотый на фрагменты, полный острых переживаний и неудач день, уравновесив его, словно десертом после обеда, доброй порцией прекрасного, — в этот момент сытого довольства, когда всякая мысль о моральном долге выглядела по меньшей мере занудством, жена даже не оставила посланцу шансов найти какой-нибудь контраргумент.