Милан Фюшт - История моей жены

И все же странно было встретиться с ней вот так — на улице, случайно, как с чужим человеком. Ведь это совсем не то, что видеться дома. Здесь жена показалась мне гораздо привлекательнее. Кстати, это я подметил еще в Париже, даже с точностью помню, где: в сутолоке авеню де Турвилль.

— Идемте, идемте! — подхватил я, с новым интересом разглядывая собственную жену.

Элегантна — не придерешься. Кожаная сумочка тонкой выделки, на редкость ладные крохотные резиновые ботики (погода все еще стояла сырая, даже снег шел временами), легкая меховая оторочка на пальто, а главное — шелковая шаль на груди, дивного оттенка сизоватой сливы, — в этой синеве впору утонуть с головой, — мягкая и нежная, к такой приятно прижаться подбородком. И походка… горделиво-царственная, каждый шажок словно говорил: да, я миниатюрна, но меня нельзя не заметить.

«Порезвимся еще хоть разок в этом городе», — подумалось мне, и мысль эта имела продолжение: «Ведь теперь все равно это меня ни к чему не обязывает».

А когда она вошла в телефонную кабину, чтобы позвонить мадам Лагранж, я еще раз окинул ее взглядом: «Этакий задиристый подросток!» — заключил я. И усмехнулся: никто бы не поверил, узнай он, сколько всякого добра у нее дома в шкафах.

— Халло, — говорит она в трубку. — Скажи, что я простужена и прийти не смогу. Завела интрижку, представь себе! — И двусмысленно рассмеялась. (Я приоткрыл дверь кабины, заинтригованный, над чем это она смеется.) Ни за что не догадаешься, с кем. Мощный великан, широченные плечи, высоченный… как Нибелунг из классической оперы.

— Ах, ну о чем ты говоришь! Какая там борода? Нет у нас никакой бороды, — звучит весьма пикантно. — Не знаешь, кто это? Такая порядочная женщина, как я, разве стала бы…

Остальное я не расслышал, потому как захлопнул дверцу. Меня внезапно осенила идея.

— Подслушивать некрасиво, — сказала она, выходя из кабины. — Куда вы подевались, к чертям собачьим? Что вы со мной в прятки играете?

А я обошел кабинку от угла до угла, чтобы она не могла меня догнать, сказал ей «ку-ку!» или свистнул, как некогда своим птицам, и скрылся за углом. Раздосадованная, она сердито направилась дальше одна.

— Мадам, позвольте великодушно вас сопроводить, — подошел я к ней и приподнял шляпу. Она сердито посмотрела мне в глаза.

— Мадам, — продолжил я, — мои намерения чисты. Если мое общество не покажется вам обременительным, я буду всего лишь вашим провожатым на короткое время. Короткое и преходящее. И если вдуматься, ну что тут такого особенного? Ведь в наше время даже на танцах можно заводить знакомства.

— Вот и отправляйтесь в танцевальный зал, сударь. Всего доброго. — Она отвернулась от меня и перешла на другую сторону улицы. А у меня даже сердце екнуло, до того я вошел в игру, и она мне нравилась.

— Мадам, — поспешил я за ней. — Вы на редкость привлекательны, даже ваша очаровательная улыбка выдает в вас француженку. А уж ваша походка!.. Должен признаться, я всю жизнь был большим поклонником французских женщин…

— Тогда вам место в Париже, сударь. Расточайте свои комплименты там.

— Ах, мадам, — не отступал я, — не будьте столь жестокосердной! Я постараюсь, насколько это в моих силах, сделать приятным наше недолгое общение. Это все, чего я прошу у вас. Будьте же великодушны! И без того я вскоре исчезну отсюда, уеду за моря-океаны, на другой край света. Мадам, я отбываю отсюда навсегда! Дело в том, что я — морской капитан, — добавил я внезапно.

— Ах, вы морской капитан? В самом деле? — воскликнула она и даже остановилась. Тогда я вновь подошел к ней вплотную, опять приподнял шляпу и представился: «Капитан Жерар Бист».

— Тогда разрешаю немного пройтись со мной, — нагло заявляет она. — Если, конечно, вы действительно капитан, вот в чем вопрос. Потому что по вас не скажешь, — она смерила меня взглядом.

— Не скажешь? — удивился я. И поведал ей, что, мол, засиделся дома, то бишь пробыл на суше лишнего, а это отражается на внешности. Суша нам не на пользу, торчать на суше — гибель для моряка, мадам. Ведь чего только мне не довелось пережить в этом городе…

— Что вы говорите! А ну, поделитесь со мной своими переживаниями. Полагаю, это очень интересно.

— А сами-то вы умеете говорить о чем-нибудь?

— Умею ли я говорить? — Глаза ее сверкнули отчаянным вызовом, и я поспешил сбить настроение.

— Ваша милость, умоляю — один поцелуй, а то застрелюсь!

— Что-о? — она даже побледнела.

— Я имел дерзость молить вас о поцелуе…

— Убирайтесь прочь, наглец вы этакий, иначе немедленно позову полицейского.

«Да-а, дело нешуточное, — подумал я. — Ведь она в игре удержу не знает. С нее действительно станется кликнуть полицию».

— Прошу прощения, мадам, — попытался я исправить положение. — Вы превратно истолковали мои слова. Я ведь не какой-нибудь охотник за юбками, готов подтвердить под присягой. Человек я темпераментный, вот и увлекся. Вдобавок, мы, моряки, народ неотесанный, проявите снисходительность. Да и не слишком-то хорошо я чувствую себя в ваших краях. Так тревожно на сердце… Сердце мое ранено, мадам… — шепнул я ей на ушко.

— Ах, ранено? Вы достойны жалости, бедняга, — утешает меня моя собственная жена.

— Разве у вас нет супруги? — вдруг вскидывает она на меня взгляд.

— Почему вы спрашиваете?

— Потому как вижу по вашему лицу, что у вас имеется несчастная супруга. Возвращайтесь к ней, если у вас тревожно на сердце. Искренний мой вам совет. Прощайте, капитан. — И кивнула головой.

— Нет, мадам, вам не удастся так легко отделаться от меня. Умру, но не отпущу вас. Умоляю, не гоните меня. Иначе упустите сегодня слишком многое… в это мгновение мое сердце исполнено чувств и открыто нараспашку. Хотите, брошусь перед вами на колени? Я мог бы любить вас до гробовой доски, мадам…

И наклоняясь к самому ее уху:

— С тех пор, как помню себя, вы были моим идеалом. Предел моих мечтаний — это вы. Сейчас, когда я смотрю на вас, то впервые замечаю…

Как видите, я говорил ей такие вещи, каких она от меня никогда не слышала. Главные слова моей жизни. И все же до сих пор я был не в состоянии произнести их вслух. Лишь сейчас, когда можно было не стесняться, то есть спрятавшись за маской и полушутя… да, именно так все и было. Именно я не мог сделать ей этих заветных признаний, тогда как любой другой с легкостью выболтал бы враз.

Вокруг царили мир и покой. Ведь мы тоже брели по Риджент-парку, в ранние часы пополудни.

— Только вы кое о чем забываете, сударь, — вдруг повернулась она ко мне.

— О чем же?

— У меня есть муж, которого я люблю.

— О, вы любите своего мужа?

— А почему бы мне его не любить?

— Собственного мужа?

— Да. Что здесь удивительного?

— И очень любите? — поинтересовался я и продолжил: — Дивны дела твои, Господи! Что же это должен быть за муж?