Амадо Эрнандес - Хищные птицы

— Следовательно, — начал было юноша, но Тата Матьяс сделал ему знак, предупреждая, что еще не закончил мысль.

— Однако величие героя само по себе не следует возводить в абсолют, — продолжал старик. — Я еще раз повторю то, что уже говорил тебе: многое в судьбе человека зависит от обстоятельств. Вот, например, предательское убийство Бонифасио и клевета, которую потом распространяли о нем, лишили его части причитавшейся ему по праву славы. С другой стороны, если бы Пларидель вернулся на Филиппины, как он и намеревался поступить, прежде чем началась революция, и возглавил бы революционное движение, он, вероятно, сегодня считался бы главным героем нации. Но, к сожалению, он умер от туберкулеза в Барселоне. Ну а Рисаль? Он знал, что близится час восстания, потому что Бонифасио послал к нему в Дапитан [19] Дапитан — городок на острове Минданао, где Х. Рисаль отбывал ссылку в 1892–1896 годах. доктора Валенсуэлу с предложением возглавить восставших. Однако он отверг это предложение. И чтобы доказать Испании, что не имеет никакого отношения к Катипунану [20] Катипунан — первая революционная организация филиппинцев, созданная в 1896 году. , Рисаль попросился на Кубу в качестве хирурга в испанские войска, подавлявшие кубинскую революцию. Ведь именно на пути в Гавану он был арестован и возвращен в Манилу. Святые отцы и испанские чиновники не могли простить ему выпадов против них, которыми изобилуют романы «Не прикасайся ко мне» и «Флибустьеры». Они страшились и ненавидели интеллектуалов. Надеялись, что им удастся сокрушить борцов Катипунана, однако идеи Рисаля получили широкое распространение не только на Филиппинах, но и в самой Испании и по всей Европе. Если бы его не расстреляли на Багумбаянском поле в Маниле и он не обрел бы ореол мученика, то он наверняка занял бы подобающее ему место среди таких ученых филиппинцев, как Тринидад Пардо-де-Тавера [21] Тринидад Э. Пардо-де-Тавера (1829–1925) — богатый манильский адвокат, участник предреволюционного движения начала 80-х годов за реформы, политический деятель либерального толка, известный ученый — историк и филолог. После американской интервенции занял капитулянтскую позицию, одним из первых став сотрудничать с колониальной администрацией. , Фернандо Канон [22] Фернандо Канон (1860–1935) — филиппинский испаноязычный поэт, друг Х. Рисаля и страстный пропагандист его творчества, участник революции 1896–1898 годов; по профессии — врач. и другие. А теперь возьмем генерала Агинальдо. Если бы он погиб в Паланане и не был захвачен в плен генералом Фанстоном, то превзошел бы славой своей и Рисаля и Бонифасио, и страна с готовностью забыла бы, как он расправился с верховным руководителем Катипунана — Андресом Бонифасио и с генералом Антонио Люной. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе о величии и падении Макарио Сакая.

Слушая рассказ Тата Матьяса, Мандо как бы заново перечитывал историю страны, ставшую еще ярче и понятнее благодаря пояснениям старика. И он не переставал восхищаться этим одиноким, старым человеком, который, живя отшельником в горах, сумел не утратить горячий интерес ко всему происходящему и сохранить веру в счастливое будущее своей страны. Именно таким представлял себе Мандо будущего гражданина Филиппин.

— Дни мои сочтены, сынок. — Тата Матьяс взял руку юноши и ощупал твердые, как сталь, мышцы. — Да, я уже стар, а ты молод и горяч. Придет время, и тебя узнает вся страна. Признаюсь: ты был прав в своих догадках. То, о чем я мечтал когда-то, осуществишь ты, но мне уже не доведется этого увидеть. Не с каждым я стал бы делиться своими сокровенными мыслями, но тебе я доверяю. Думаю, что не наше, а именно твое поколение имел в виду святой отец.

— А что, по вашему мнению, мне предстоит сделать? — спросил Мандо, пристально глядя на старика. И по выражению его лица нетрудно было понять, чт о происходило в душе старого патриота.

— Я тебе уже говорил, чт о бы я сделал, — Тата Матьяс доверчиво глядел на Мандо, — если бы мне было столько же лет, сколько тебе.

— Вы имеете в виду сокровища Симоуна? — сказал Мандо, угадывая ход мыслей собеседника.

— Вот именно, — подтвердил старик.

Осторожно ступая, чтобы не разбудить Мартина и Карьо, Тата Матьяс подошел к сундуку, открыл его и снова достал «Флибустьеров» из плетеной коробки. Потом так же осторожно он вернулся на прежнее место и, прислонившись к притолоке, стал сосредоточенно отыскивать нужную страницу в конце книги, а найдя ее, сказал:

— В последний раз, когда ты был здесь, помнишь, мы перечитывали место, где рассказывается, кто такой Симоун, о чем он мечтал и почему его мечтам не суждено было осуществиться. А сейчас прочитай о том, как он умер и как падре Флорентино бросил его сундучок с драгоценностями в море.

Мандо взял книгу и принялся читать. Тата Матьяс слушал его.

— « Больной мертв . — Отец Флорентино преклонил колена и начал молиться.

Когда он поднялся и подошел к постели, его поразило выражение глубокой скорби, застывшее на лице покойника; казалось, он уносил с собой в могилу тяжкое сознание бесцельно прожитой жизни. Старый священник вздрогнул и пробормотал:

— Да смилуется господь бог над теми, кто толкнул тебя на ложный путь!»

Мандо остановился, но Тата Матьяс сделал ему знак продолжать.

— «Пока собравшиеся по его зову слуги на коленях молились за упокой души усопшего и, с равнодушным любопытством глядя на постель, несчетно повторяли: „Реквием, реквием “, — отец Флорентино достал из шкафа стальной сундучок с легендарными сокровищами Симоуна. После недолгого колебания он решительно вышел из дому и направился к скале. К той самой, на которой любил сидеть Ибарра-Симоун, вглядываясь в морскую глубь».

Мандо перевел дыхание, прежде чем продолжать. Карьо заворочался, но не проснулся. Мартин громко храпел. Тата Матьяс внимательно смотрел на читающего юношу.

— «Отец Флорентино взглянул вниз. Темные волны с громким рокотом ударялись о выступы скалы, в лунном сиянии пена и брызги сверкали, как искры огня, как пригоршни алмазов, подбрасываемых в воздух демоном морских пучин. Священник окинул взором окрестности. Вокруг не было ни души. Пустынный берег терялся вдали, сливаясь с небом в туманной мгле, пронизанной неверным светом луны. Из рощи доносился тихий шелест листьев. Напрягши свои еще крепкие руки, старик поднял вверх сундучок и швырнул его в волны. Замелькали, тускло отсвечивая, стальные грани, фонтаном взметнулись брызги, раздался глухой всплеск, и воды сомкнулись, поглотив сокровища. Отец Флорентино подождал минуту, как бы надеясь, что пучина извергнет добычу обратно, но волны, катились все так же равномерно, бег их не нарушался, будто в океан бросили крохотный камешек».