Амадо Эрнандес - Хищные птицы

— Для вас, конечно, — отпарировала Пури.

— Ну а все-таки, для кого же? — не унимался Тано.

— Девушку красит скромная и тихая жизнь, — ответила Пури.

— Правильно, — согласился Тано и, уже, обращаясь к Пастору, продолжал: — Тебе, друг мой, повезло с дочкой. Много ли по нынешним временам сыщешь девушек, даже среди деревенских, которые бы уважали скромную и тихую жизнь?

Не один Тано восхищался красотой Пури. Все юноши асьенды поклонялись ей, словно святыне. Она не окончила школы, но ее специфически филиппинская красота, чистота и искренность, изящество и грациозность не могли никого оставить равнодушным.

Приезжавший сюда год назад дон Сегундо Монтеро тоже приметил Пури. Он изъявил желание поселить девушку у себя в манильском особняке, обещая определить ее в колледж, выучить играть на фортепиано — словом, принять на себя все заботы о ней. Однако Пастор не согласился, да и Пури наотрез отказалась от заманчивого предложения.

— Умирая, матушка просила меня, — извиняющимся тоном сказала она, — не оставлять отца одного.

На этот раз путешествие в столицу оказалось для Пастора значительно более трудным, чем обычно. Его несколько раз останавливали по дороге, обыскивали и с пристрастием допрашивали поочередно партизаны, японцы и полицейские. На все случаи жизни у Пастора были припасены документы: и секретный партизанский пароль, и пропуск, выданный японскими властями. Самыми дотошными были полицейские, особенно в окрестностях Манилы. Японцы искали главным образом оружие, партизанам важно было убедиться, что проезжий не шпион, а если при нем обнаруживалось продовольствие — что оно предназначено не для японцев, а на продажу. Полицейские же донимали человека до тех пор, пока он не отдавал им часть имевшегося при себе имущества, будь то деньги или какой-нибудь товар.

Когда же, претерпев все трудности путешествия, Пастор в последние дни тысяча девятьсот сорок четвертого года прибыл наконец в Манилу, семья Монтеро встретила его не радостью и благодарностью, а недовольством и укорами.

— И это все, что ты привез, деревенщина? — спросил дон Сегундо, подозрительно глядя на него.

— Нет ни гороха, ни атиса [29] Атис или гуабано, гуавано (тагальск.) — редкий тропический фрукт с грубой зеленой кожурой. , ни зеленого риса? — набросилась на него донья Хулия.

Пастор стал пространно описывать трудности путешествия в нынешних условиях, излагая один за другим доводы в свое оправдание.

— Не морочь мне голову, — грубо перебил его Монтеро, — когда я в последний раз приезжал на Лусон, я тоже возвращался не с пустыми руками. И ничего!

— Опасно стало нынче ездить, — робко повторил Пастор.

— А если я приставлю к тебе японского солдата? — тоном всемогущего человека вопрошал владелец поместья.

— Тогда будет еще опасней, — поспешил заверить его управляющий.

Донья Хулия приказала прислуге отнести привезенные Пастором продукты в кухню. Дон Сегундо направился в свой кабинет на первом этаже. Управляющий поплелся за ним.

— Черт возьми! — кричал дон Сегундо. — И это весь урожай моей асьенды? Какие-то жалкие крохи… Можно подумать, что я больше там не хозяин. Так, что ли?

— Во время войны, — терпеливо объяснял Пастор, — цены очень сильно выросли.

Монтеро грозно повел бровью:

— Что ты этим хочешь сказать?

— Посмотрите, что случилось с прежним управляющим. Он хотел управлять поместьем по-старому. Решил разом собрать все недоимки и переправить все запасы на ваши склады в Манилу. Ну а что сталось с ним и с вашим рисом, вы знаете.

— Так что же ты хочешь сказать? Что в двух мешках весь мой урожай риса? А может быть, что-нибудь осталось, а, Пастор?

— Ваш рис хранится в усадьбе, — объяснил управляющий. — Каждый месяц я привожу вам два мешка, больше нельзя — не пропустят партизаны. Говорят, двух мешков вам на пропитание хватит. Если я переправлю в Манилу весь ваш рис, он может попасть в руки японцев или на черный рынок, и тогда вам придется худо.

Дон Сегундо заскрежетал зубами, голос его сорвался на крик.

— Это — мой рис, я его не украл. И делаю с ним все, что хочу. Разве хозяин уже не может распоряжаться собственностью?

— Партизаны правы, хозяин, — спокойно отвечал Пастор. — Каждый должен получать ровно столько, сколько ему требуется. Во время войны все пострадали, поэтому надо помогать друг другу. Одним словом, для них жизнь человека дороже любой собственности.

— Ах та-ак! — В голосе дона Сегундо зазвучала издевка. — И кто же установил такой порядок? Партизаны, говоришь? Подумать только, эти бандиты, находящиеся вне закона, устанавливают свои порядки. Все перевернулось в этом мире.

— Партизаны считают, — спокойно продолжал Пастор, — хотя они, как вы говорите, вне закона, всех тех, кто наживается на войне, врагами народа. Они ведут борьбу со спекуляцией.

— А что же делают власти, назначенные японцами? — ехидно полюбопытствовал дон Сегундо.

— Они насмерть перепуганы.

— Ну а японцы?

— Японцам тоже не особенно хочется умирать.

После таких ответов управляющего дону Сегундо расхотелось задавать вопросы. Он только развел руками и продолжал разговаривать, будто с самим собой.

— А я-то надеялся, что после падения Коррехидора война окончилась. Оказывается, это было только началом всех бед. Плебеи подняли голову. Расцвела анархия, кругом бандитизм. Люди разучились уважать закон, нет никакого страха перед богом! Куда идет эта страна?

— Я чувствую, — медленно начал Пастор, — что проиграли американцы из-за революции.

— Какой еще такой революции? — насторожился дон Сегундо.

— Той, которая, говорят, случилась в Японии, Германии и Италии. Из-за этого, считают, и война началась. Они выступили против богатых стран — Англии и Америки. А теперь американская армия разбита, и бедные поднимаются на борьбу против богатых.

Для дона Сегундо слова управляющего были словно перец на живую рану.

— Глупости, глупости, — забормотал он. — И где ты всего этого набрался?

— Так говорят партизаны, когда приходят вербовать людей.

— Запомни, Пастор: партизаны — это шайка разбойников. Они хотят присвоить себе чужую собственность, все то, что другие нажили трудом и умением.

Дон Сегундо тяжело вздохнул, вскочил, налил в стакан воды из графина и залпом выпил. Потом снова с размаху плюхнулся в кресло, а Пастор продолжал неподвижно стоять на прежнем месте, рядом со стулом, не решаясь сесть.

Глаза Пастора были прикованы к фотографии, висевшей перед ним на стене, на которой был снят дон Сегундо с японским офицером. Под фотографией был приколот маленький японский флаг. Пастору показалось, что это был тот самый японский офицер, друг Монтеро, который приезжал как-то с ним на асьенду. Ходили также слухи, что Долли была любовницей этого офицера, и поэтому дон Сегундо так быстро разбогател. Пастор пристально разглядывал фотографию.