Амадо Эрнандес - Хищные птицы

— Мы об этом тоже часто спорили в Сампитане, — сказал ему Мандо. — Партизан партизану рознь. Есть настоящие партизаны — такие, как ты, которые сделали свой выбор еще до того, как пал Батаан. Наша цель ясна — отстоять свободу Филиппин, бороться с иноземными угнетателями до полной победы. Но есть среди партизан и такие, кто, с одной стороны, борется с врагом, а с другой — грабит тех, кого защищает. Они коварнее злейших врагов и напоминают мне лекаря, избавляющего больного от страданий с помощью яда. Иные стремятся любой ценой спасти свою шкуру, а встречаются и отъявленные реакционеры, охотно поддерживающие американцев и больше всего на свете опасающиеся каких-либо перемен. И наконец, находится немало людей, которые затаились, решили переждать, посмотреть, чем кончится эта война; они готовы сотрудничать с кем угодно, лишь бы оказаться после войны вместе с победителями.

Мандо остановился, помолчал немного, словно давая время Магату и другим осмыслить все сказанное, а потом вновь заговорил:

— Последних как раз большинство. Но в тяжелые времена нам не приходится быть слишком разборчивыми и выбирать себе в попутчики только самых лучших. Война требует более категоричного решения: либо «за», либо «против». В такой сложной обстановке мы должны повести за собой всех, кто готов за нами пойти; и единым фронтом выступить против японцев, и только против японцев. А уж потом мы будем чистить наши ряды и перестраиваться.

— Не забывай, друг Мандо, — возразил Магат, — что во время пожара летят искры, от которых может возникнуть еще больший пожар. Разве можно не учитывать эту опасность?

— Хороший пожарник должен погасить тот пожар, на который его вызвали, а искрами займется потом, если их без него не погасят оказавшиеся там добровольцы, — ответил Мандо.

Пока Магат и Мандо обсуждали эти вопросы, Мартин и Карьо ввязались в разговор с остальными партизанами, собравшимися в комнате. В целом они со всем были согласны, но не сходились в частностях.

Магат под конец не без гордости упомянул о том, как помогают друг другу горожане и партизаны в их районе.

— Партизанское движение на Филиппинах должно иметь корни в народе, — говорил Магат, — потому что без этого о победе нечего и думать. Здесь, в Калаяане, и горожане и партизаны едины. Поэтому, что бы ни делали партизаны, жители Калаяана всегда их поддерживают, а мы поддерживаем все, что предпринимает муниципалитет. Мы создали различные комитеты, в которые вошли представители трех сторон: городской администрации, жителей города и партизан. Поэтому тут не возникает проблем с едой, жильем, работой, обороной и прочее, которые нельзя было бы решить в интересах народа и борьбы с японцами.

— Вот если бы так было везде, — восхищенно проговорил Мандо.

— У нас здесь нет ни грабежей, ни конфискаций, — сообщил Магат. — Нет ни ростовщиков, ни эксплуататоров, нет ни японцев, ни их гнусных шпионов. Наша политика — один за всех и все за одного.

Магат подробно объяснил гостям, каким образом они осуществляли демократическую форму правления.

— Если бы так было везде, во всех частях страны, — невольно вновь вырвалось у Мандо, — то мы давно бы покончили с японцами и без помощи американцев. Правда, для этого нужно и оружие, но боевой дух бойцов нередко превосходит силу винтовки и пули.

В штабе партизан в Калаяане имелся целый склад, где хранились самые разнообразные трофеи, захваченные у противника, начиная от оружия и обмундирования и кончая часами и авторучками.

— Мы даже захватили несколько радиоприемников и велосипед, на котором теперь ездим, — не без гордости сообщил Магат.

Внимание Мандо привлекли несколько масок для ныряльщиков. Они были соединены с аквалангами, рядом лежали ласты. Мандо спросил у Магата, не нужны ли к этим аппаратам специальные костюмы.

— Я знаю только, что это аппараты для ныряния, а что еще к ним нужно, не могу тебе сказать. Японцы ведь опытные ныряльщики, у них первоклассные подводные охотники, ныряльщики за жемчугом и умелые водолазы.

— А вы ими пользуетесь? — поинтересовался Мандо.

— Зачем нам нырять здесь, на суше? — пошутил Магат. — Ту речку, что ты видел, мы запросто перепрыгиваем. А если тебе нужно, возьми, — с готовностью предложил он.

— Мы идем к тихоокеанскому побережью, — сказал Мандо. — Может быть, они там сгодятся нам или кому еще.

Мандо отобрал две маски, два акваланга и две пары ласт. Он стер с ник пыль и натянул одну из масок себе на голову. Карьо приладил ему за спиной баллоны с кислородом.

— В самый раз, — радостно проговорил Мартин.

— Да, действительно, — сказал Магат, — только, наверно, трудно научиться плавать под водой.

Мандо обнаружил, что дышать совсем не трудно.

— А сколько времени можно находиться под водой? — поинтересовался он у Магата.

— Кажется, кислорода хватает на час или даже немного больше, — ответил Магат. — Так говорил один водолаз. Во всяком случае, он считает эти аппараты получше тех, которыми он пользовался в свое время, и потом они легче и проще в обращении.

Отправляясь на следующее утро дальше, помимо аквалангов, трое партизан уносили с собой немного продуктов и лекарства, полученные от Магата.

— Когда-то мы теперь снова увидимся, — сказал Магат на прощанье.

— Наверняка после войны, — ответил Мандо. — Дни японского господства сочтены.

— Здесь-то им давно уже крышка, — захохотал Магат.

Мандо решил дальше не идти по равнине, поскольку им пришлось бы непременно оказаться в Сага-сага и Калумпанге, находившихся в руках отряда, соперничавшего с отрядом Магата. И они выбрали изведанный путь — лесом.

Наступило рождество тысяча девятьсот сорок четвертого года. Но Манила, обычно шумная и веселая в это время, выглядела совсем не празднично, она казалась пустынной, осиротевшей и мрачной.

Днем на улицах почти не появлялись прохожие. Вечером и подавно. В городе было введено затемнение. Лишь изредка проезжал автомобиль, да японский патруль совершал регулярный обход. Витрины магазинов выглядели тускло, торговать было нечем. Большие магазины уже давно были закрыты. Рестораны и бары на Санта-Крус и Эскольте обслуживали только японцев. В городе возникло несколько черных рынков. Они мало чем отличались от довоенных толкучек, беспорядочная торговля шла прямо на улице с рук. Иногда, правда, торговец раскладывал свой товар на земле. Здесь продавалось бее, в том числе и съестное. Товар был, как правило, «немного подержанный». Зато никаких правил или ограничений не существовало, сторговались — и деньги на бочку.

Сюда несли все: примусы, мясорубки, сломанные часы, радиодетали, стоптанную обувь, заштопанные на коленях и сзади штаны, старые женские платья, грязные мешки, ржавые ножницы, бывшие в употреблении зубные щетки, разбитые зеркала, сломанные, вышедшие из употребления зонтики, изображения каких-то святых, бюсты Рисаля, отслужившие свой век авторучки, книги по юриспруденции и медицине без обложек и тысячи прочих вещей, которых было столько же, сколько и торговцев. Вещь, которая осточертела владельцу или отслужила свой век, немедленно перепродавалась на черном рынке. И праздному покупателю ничего не оставалось, как открывать рот, когда с него требовали вдвое дороже того, что стоили эти вещи до войны.