Джон Стейнбек - Недолгое правление Пипина IV

Вообразите себе на один миг эту гигантскую мусорную корзину — Версаль. Разве под силу человеку поддерживать в нем чистоту? Залы, лестницы, люстры, углы, стенные панели — все всасывало пыль. В самом замке не было даже порядочного водопровода, хотя к фонтанам и прудам с рыбками были проложены миллионы труб.

Кухни отстояли на мили от жилых комнат, и попробуйте заставьте современную прислугу отнести накрытый салфеткой поднос из кухни в королевские покои. Не мог же король принимать пищу в парадной столовой, туда сразу набежало бы обедать две сотни гостей, а королевская семья и так еле сводила концы с концами. Занимаясь дележом королевских денег, никто ни разу не подумал о королеве. Она с утра до вечера бегала бегом, но домашние дела по-прежнему ее обгоняли. Всеобщая расточительность сама по себе уже могла свести с ума добропорядочную француженку.

А чего стоили проживающие во дворце аристократы… Их поклоны, шарканье ножкой, величественные манеры вызывали у Мари тошноту. Они вечно спрашивали ее мнения, но никогда не выслушивали его, в особенности, когда она просила их (и заметьте, вежливо просила) погасить свет, выходя из комнаты, не разбрасывать грязную одежду, вымыть после себя ванну. Но это еще не главное. Они игнорировали ее вежливые просьбы не ломать мебель на дрова для топки каминов или не опорожнять ночные горшки прямо на клумбы. Мари просто представить себе не могла, как эти люди ведут себя, когда они дома.

А что думал по этому поводу король? Что думал! Король витал в облаках еще пуще, чем когда изображал из себя астронома.

От Клотильды помощи ждать не приходилось. Клотильда была влюблена, и не так, как должны влюбляться благовоспитанные французские девушки, а на щенячий лад, как какая-нибудь американка, учащаяся в Сорбонне. И она стала такая величественная, забывала стелить постель, забывала стирать свои трусики и лифчики.

И самое худшее, что Мари не с кем было поболтать, некому пожаловаться, не с кем посплетничать.

Известно, что каждой женщине время от времени требуется общество другой женщины в качестве отдушины, клапана, чтобы снимать излишнее напряжение. Женщине недоступны мужские способы выпускания паров — скажем, убийство мелких и крупных животных, зрительское соучастие в избиении на ринге. Бегство в тайное царство абстракций ей заказано. Церковь и исповедник в какой-то мере снимают напряжение, но иногда этого все-таки недостаточно.

Мари нуждалась в женской исповедальне. Ее здравый смысл восставал против фрейлин и несносного аристократического корпуса. Как королева она опасалась своих приятельниц из прежней жизни на Мариньи, которые непременно попытались бы использовать свое мнимое влияние в интересах мужей.

Королева Мари мысленно перебрала подруг — и остановилась на своей старой школьной подруге Сюзанн Леско.

Сестра Гиацинта была идеальной компаньонкой для королевы. Ее орден в виде исключения отпустил ее из монастыря и разрешил переселиться во дворец. Во-первых, это сулило монастырю некоторые выгоды, а во-вторых, приятно сознавать, что их дражайшая королева находится в хороших руках. Сестру Гиацинту перевезли в Версаль и отвели ей в качестве кельи славную комнатку, выходящую окнами на самшитовую изгородь и пруд с карпами, — всего в нескольких шагах от королевских покоев.

Никто никогда точно не узнает, в какой степени сестра Гиацинта способствовала миру и спокойствию во Франции. Вот пример.

Королева крепко закрыла за собой дверь, уперла руки в бока и задышала, так плотно прижимая ноздри, что они побелели.

— Сюзанн, я не потерплю здесь этой грязнули, герцогини П. ни одной минуты… Невыносимая, наглая потаскуха. Знаешь, что она мне сказала?

— Тише, Мари, — сказала сестра Гиацинта, — тише, дорогая.

— Что значит — тише? Я не желаю терпеть…

— Конечно, нет, дорогая. Протяни мне сигарету, будь добра.

— Как мне поступить? — вскричала королева.

Сестра Гиацинта защемила сигарету шпилькой, чтобы не пачкать табаком пальцы, и выпустила дым, вытянув губы трубочкой, как будто собиралась свистнуть.

— А ты спроси герцогиню, что слышно про Гоги.

— Про кого?

— Про Гоги, — повторила сестра Гиацинта. — Выл такой канатоходец, очень красивый, но вспыльчивый. Многие артисты бывают вспыльчивыми.

— Ха! — сказала Мари. — Понятно. И спрошу! Тогда посмотрим, какое выражение будет на ее исполосованной физиономии. Она, видно, делала пластическую операцию?

— Ты имеешь в виду шрамы? Нет, пластическая операция ни при чем. Я же говорю, Гоги был очень вспыльчивый.

Мари двинулась к двери, глаза ее сияли. Обшаривая взглядом длинные коридоры, она бормотала себе под нос: «Милейшая герцогиня, что последнее время слышно про Гоги?»

А вот другой случай:

— Сюзанн, король продолжает упрямиться и не желает слышать о любовнице. Мне это надоело. Тайный совет обратился ко мне за помощью. Не могла бы ты поговорить с королем?

— У меня есть на примете как раз то, что надо, — ответила сестра Гиацинта, — Внучатая племянница нашей настоятельницы. Тихая, воспитанная, немного приземиста, но, Мари, как она вышивает! Она бы тебе очень пригодилась.

— Он не захочет на нее и смотреть. Даже обсуждать не пожелает.

— Видеть ее ему не обязательно. Даже лучше, чтобы он ее не видел.

Или вот еще:

— Прямо не знаю, что делать с Клотильдой. Она стала такой неряшливой, апатичной. Всюду разбрасывает одежду, так эгоистична, невнимательна.

— У нас в монастыре тоже возникают такие проблемы, милочка, особенно с молодыми девушками, они смешивают другие влечения с религиозными.

— И как ты поступаешь?

— Подхожу и спокойно защемляю ей пальцами нос.

— И что это дает?

— Я овладеваю ее вниманием.

Королеве не пришлось раскаиваться в том, что она пригласила во дворец подругу. А капризные аристократы начали нервничать — они почувствовали присутствие какой-то силы, какого-то неумолимого влияния, которое невозможно игнорировать и от которого не отделаешься насмешкой.

Мари прислала сестре Гиацинте подарок на день рождения — лучшего парижского массажиста для ежедневного массажа ног. Она заказала также высокую ширму с двумя дырками внизу, чтобы Сюзанн просовывала туда ноги до щиколоток.

— Прямо не знаю, что бы я без нее делала, — как-то заметила вслух королева.

— Что вы сказали? — переспросил король.

Став королем, Пипин долго не мог прийти в себя от потрясения. Он твердил в изумлении и ужасе: «Я — король и даже не знаю, что требуется от короля». Он погрузился в чтение истории своих предков. «Но они-то хотели быть королями, — говорил он себе. — По крайней мере, большинство из них. А некоторым и этого было мало. Я попался. Если бы я хоть мог проникнуться идеей миссии, божественности замысла…»