Мирьяна Новакович - Страх и его слуга

По мере того как мы удалялись от крепостных стен, мне прямо в желудок все больше и больше вползало ощущение ненадежности и опасности нашего предприятия. Новак тоже часто оглядывался, словно хотел проверить, не едет ли кто за нами следом, или покрепче запомнить Калемегданскую крепость, Королевские ворота, юго-восточный бастион с его куртинами и мощной оборонительной стеной.

Мы отъехали совсем немного, и сейчас пробирались верхом по крутой мощенной булыжником улице, которая кишела попрошайками, калеками и сумасшедшими. Я подумал, что они выбрали неподходящее место для того, чтобы клянчить, потому что кому захочется давать милостыню на улице, по которой приходится, обливаясь потом, взбираться в гору. Позже до меня, правда, дошло — то, что одним в гору, другим под гору, так что, вероятно, клиентами становились те, кто легко и быстро спускался вниз по улице. Из собственного опыта знаю, никто не бывает так щедр, как тот, кто движется вниз. Не только в деньгах, но и в чувствах.

Почему я заметил в этой толпе одну из попрошаек, объяснить не могу. Это была грязная, одетая в драные тряпки, босая маленькая девочка, которая сколько бы ни прожила, всегда останется маленькой девочкой. Потому что добрый Беззубый у кого-то отнимает разум еще до того, как тот научится говорить и верить в него. Она стояла, протянув руку в нашу сторону. Ее глаза недоумка заранее смотрели на нас с благодарностью. Видимо, благодарность была единственным, что могла выразить эта душа. Девочка к тому же была еще и немой, будто отсутствия у нее разума было недостаточно. Это я увидел по тому, как дергалась ее голова и беззвучно как у рыбы открывался рот.

— Что, это моя вина? — спросил я у Новака, но он мудро промолчал.

И тут герцогиня обрадовала меня. Она проявила свою христианскую натуру — остановила лошадь, неловко спешилась, подошла к девочке, погладила и поцеловала ее. Положила ей на ладонь несколько монет. Я не видел, сколько, хотя хотел бы знать. Обняла ее, снова поцеловала, и позже я не заметил, чтобы она вытерла губы, снова забралась в седло, так же неловко, и погнала лошадь.

Что за дивное чувство! Я восхищенно разделял его с герцогиней. Такое возвышенное, такое сильное! Она спустилась с высоты прямо в нищету тела и в еще большую нищету духа, она рассталась с мизерным количеством денег, которых у нее хоть отбавляй, она внезапно почувствовала себя так легко и такой благородной, особенно если принять во внимание трудности, которые она преодолела, слезая с лошади и снова залезая на нее, это было настоящее самопожертвование и потом, исполненная новым духом, вернулась на высоту, в седло, в общество людей с голубой кровью, к которому принадлежит, о чем, кстати, она ни на одно мгновение не забывала.

И милосердие все еще называют христианской добродетелью?! Милосердие, состоящее из Святой Троицы: могущества, удовольствия и гордыни. О-о, этот мир мой, действительно мой!

Как только мы немного отъехали, Новак развернул коня и поскакал назад. Я оглянулся, чтобы посмотреть, как он возвращается к этой нищенке. Мне не удалось рассмотреть, что он там делал, но вскоре он уже спешил за нами. Чтобы догнать нас, много времени не потребовалось.

Он дал мне знак отъехать в сторону. Я так и сделал, и мы с ним оказались на достаточном расстоянии, чтобы никто из спутников не мог услышать наш разговор.

— Вот вам три крейцера, — сказал он и протянул руку, на ладони поблескивали блестящие монеты.

— Как это понимать?

— Я забрал у нищенки то, что дала ей герцогиня.

— Какой хороший у меня слуга, я и не знал, насколько ты хорош. Ты меня порадовал.

— Да, я хороший, как бы вы не выворачивали и не называли добро и добром, и злом, а зло — и злом, и добром. А деньги я взял у нищенки не затем, чтобы отдать их вам, а затем, чтобы ее спасти. Чуть не вся улица видела, что ей дали денег. Она одна, сирота, слабая, деньги бы у нее все равно отняли, да еще бы и обидели, а то и убили. А теперь она в безопасности. У нее ничего нет.

— Почему бы тебе не взять деньги себе? А, понимаю, если ты их возьмешь, это будет преступлением, обычным грабежом. А так ты сделал доброе дело, а деньги попали к дьяволу. Однако ты мог бы взять у нее три крейцера и купить ей еду, которую она тут же бы и съела, да еще какую-нибудь простую обувь, которую у нее никто не украдет.

— Это не пришло мне в голову.

Неожиданно рядом со мной очутился граф Шметау, который, заметив, что я часто оглядываюсь, принялся объяснять мне, как и зачем возводят крепостные стены:

— Известно ли вам, что до того, как была значительно усовершенствована артиллерия, самым важным и лучшим элементом защиты города были высокие стены? Ввиду того, что у нападающих не было способов разрушить стены, им оставался только один путь — перебраться через них, оттого-то их высота и была в обороне решающей. Чем могущественнее и важнее был город, тем выше были стены. Однако позже были придуманы мины. Высокие и, как правило, тонкие стены (для толстых городу потребовались бы огромные деньги) теперь могли быть без особых усилий разрушены. Кстати, знаете ли вы, что первым городом, где при осаде были использованы мины, стал Белград? Представляете, первые в истории мины взорвались здесь, под этими стенами. И самое замечательное то, что их использовали защитники города, они заминировали турецкие окопы, которые находились в опасной близости от крепости. Произошло это в 1439 году, благодаря Джону Вране, который обучился своему ремеслу в Италии. В те времена в военной технике лучшими были итальянцы. Видите, как все с тех пор переменилось. Войны ведутся с помощью артиллерии, и стены теперь нужны низкие и толстые, потому что через них никто больше не перелезает, их разрушают пушечные ядра. Сейчас первое слово в военной технике принадлежит нам.

— Неужели? А я думал, что главный специалист по осаде и обороне города — маршал Вобан.

Шметау покраснел.

— Кто-то украл у меня книгу Вобана, — пробормотал он. — А кто крадет книги…

— Писатели, — перебил его я.

Он замолчал и погнал коня.

Погнал своего и я за ним вдогонку.

— Простите, граф, я хотел бы задать вам нескромный вопрос, в каком костюме вы были вчера на маскараде?

Шметау вздрогнул, скрючился как от судороги, натянул поводья и резко остановил животное, на котором сидел. И мой конь встал как вкопанный.

— Я не был переодет в Людвига, если вы это имеете в виду. Людвиг был моим единственным другом, и мне отвратительна эта скандальная маска, которая появилась вчера. Я разыщу этого негодяя, и гораздо раньше, чем он думает. У меня был только один костюм дьявола, и его я выдал вам.

Я не мог понять, о чем говорит Шметау. Но он напомнил мне одну очень простую вещь, которую я по-глупому забыл, — именно Шметау знает, кто был в каком костюме, ведь именно он их выдавал и, видимо, принимал назад. Я вдруг понял, насколько мне важен Шметау — поклонник крепостных стен оказался единственным человеком, которому были известны все переодевания в Белграде. Он, правда, понятия не имел, кто выступил в роли его единственного друга. Странно, что глубокие и широкие знания обычно бывают бесполезны в самых важных для сердца делах.