Мирьяна Новакович - Страх и его слуга

Почему же он ко мне так странно обратился? Одно из двух: или хотел, чтобы я его не понял, или знал, кто я такой, и сообщил нечто таким образом, чтобы его не понял никто другой. Оба варианта были отвратительны. Потому что если он говорил для того, чтобы я его не понял, то он сумасшедший, а сумасшедших нужно бояться больше всех зол, а если же он знал, кто я такой, то тогда мог быть моим главным врагом. Вот регент Сербии с самого начала знал, кто я, но регент Сербии не мог превращаться в великого визиря. А если сейчас в Сербии оказался и мой главный враг, это может означать только одно: здесь действительно готовится конец света.

— Что случилось, хозяин, опять почуяли серу? — спросил Новак.

— Молчи!

— Не вижу ничего…

— Молчи!

— Но я не понимаю…

— Да замолчи же.

Он был так надоедлив, что это меня успокоило. Я замедлил ход, чтобы немного отстать от пурпурного. Новак мудро сделал то же самое. Когда мы отдалились от него на достаточное расстояние, я спросил Новака:

— Видишь вон того, в пурпурном плаще?

— Кого? Тут никого нет в пурпурном плаще.

— А сколько нас здесь всего?

— Восьмеро, вместе с нами. Что за странные вопросы?

— Не важно. Ты расспросил про Виттгенштейна?

— Его фамилия Виттгенау.

Ну, кто может запомнить все эти фамилии. Мне так тяжело было держать в голове европейские семьи и их родственные связи. Только и делали, что женились и выходили замуж друг за друга. И у всех по две фамилии, и все со всеми в родстве. Я вздохну с облегчением в тот день, когда они откажутся от всех своих аристократических головоломных браков, фамилий и остальных изобретений, придуманных для укрепления неравноправия. Между прочим, английские колонии в Америке в этом отношении уже ушли далеко вперед. Там нет графов, баронов, герцогинь, там кровь не дает преимуществ. Там в цене только способности. Что ни говорила эти заокеанские парни мне нравятся.

— Хорошо, рассказывай.

— Он родился в Германии, в хорошей семье добрых католиков, правда, поговаривают, что с примесью еврейской крови. Потом уехал в Англию. Оттуда приехал в Белград.

Ненормальный.

— Говорят, что он сказал так: мир есть все то, что имеет место, — продолжал Новак.

— Не понимаю.

— А никто не понимает, именно за это его высоко ценят.

— Понимаю.

— Как бы то ни было, Виттгенау интересовался двумя цистернами, которые были построены по приказу Доксата всего за три года — в Белграде и в Петроварадине. Все были уверены, что он прислан с инспекцией, проверить, не было ли во время строительства белградской крепости каких-нибудь растрат или других злоупотреблений. Но слуга Шметау под большим секретом рассказал мне, что на самом деле Виттгенау никто не посылал, в частности, и император из Вены, и что он приехал сам, по собственному желанию, чтобы спуститься в цистерну.

— Зачем? И разве спускаться в цистерну нельзя?

— У бедняги на это и времени не было, почти сразу после приезда он исчез.

— Так может, он все-таки туда спустился? Хе-хе-хе. Просто потом не сумел выбраться. В этом и состоит истинная тайна цистерны: спустившись, узнаешь все, что хотел узнать, но вот вернуться назад уже не можешь.

— Как я слышал, там есть две винтовых лестницы, которые доходят до уровня воды. Одна лестница для спуска, вторая, чтобы подняться обратно.

Вы сказали, мой рассказ непоследователен, что я говорю взаимоисключающие вещи? И по вашему мнению, из этого следует, что я лгу?

Если бы я лгала, то все, что я говорю, выглядело бы совершенно логично, непротиворечиво. Если бы я лгала, я бы заранее придумала, что именно буду лгать, и представила бы вам безукоризненную историю. Если бы я лгала, то соблюдала бы правила логики Аристотеля. А так, из-за того, что я говорю вам правду, я ни о чем таком не думаю, и потому вкрадываются ошибки. Правда всегда движется петляющей тропинкой, она бессмысленна. Когда мы говорим правду, то не обращаем внимания на логику, потому что опора правды — она сама, а не Аристотель. Только ложь живет по правилам умозаключений.

Простите, я вас не слышу.

Что было дальше?

Дальше мы сели за накрытый стол. Нас было семеро. Вука Исаковича с нами не было. И я сейчас подумала, что, кажется, до следующего утра я его вообще не видела. А он был приставлен к нам для защиты.

Я накинула на себя любимый пурпурный плащ, потому что сидеть под открытым небом было довольно холодно. Сначала нам подали жасминовый чай. В то время я клала в чай много сахара. Но стоило мне взяться за ложечку, как Шметау, сидевший рядом со мной, схватил меня за руку, отчего сахар просыпался на стол. Он извинился, но я поняла, что это не случайность, И я не ошиблась, потому что когда я набрала ложечку сахара во второй раз, Шметау меня толкнул, и я снова его просыпала, и он снова извинился. А потом помешал и третьей попытке положить сахар в чай, после чего мне пришлось прямо спросить его, что все это значит.

— В жасминовый чай сахар не кладут, — ответил он.

— Неужели вы не могли просто сказать это?

— Если бы я это просто сказал, вы бы меня, конечно, выслушали, но потом тут же забыли бы об этом, а так вы наверняка запомните мое дикое поведение, а вместе с ним и то, что не надо класть в чай сахар.

— А что, если я, именно из-за дикости вашего поведения, все время буду умышленно поступать не так, как вы мне посоветовали, не сказав ни единого слова?

— Вы достаточно разумная женщина и, следовательно, знаете, что поступающий назло не вредит никому, кроме самого себя.

— Чему я должна быть благодарна за перемену вашего отношения ко мне? Ведь только что вы обвиняли меня в убийстве вашего друга графа Виттгенау.

— Я?! Я просто разговаривал с вами как с родственной душой. С кем мне еще поговорить? Достаточно посмотреть хотя бы на эту немногочисленную, но избранную компанию кретинов. На этого венского графа, которого никто никогда раньше не видел, а свой титул он, говорят, получил в заокеанских колониях, как будто там что-нибудь когда-нибудь происходит. Да к тому же он у меня украл книгу маршала Вобана.

— Я думала, вы перестали читать книги.

— Откуда вам это известно?

— Знаете, как говорят, плохие вести разносятся далеко, — сказала я и улыбнулась как можно любезнее.

Подали суп.

— Это китайский суп с лапшой, — сказал Шметау.

В полной тишине мы съели суп, не знаю почему, но никто не проронил ни слова.

Потом пришла очередь острой стручковой фасоли со специями, молчание продолжалось. И лишь когда слуги принесли главное блюдо, Шметау проговорил:

— Это утка с «пятью специями» и блинчиками. Готовят ее следующим образом: кладут утку в куриный бульон, дожидаются, когда он закипит, а потом добавляют соевый соус, сахар, соль, имбирь и анис. Нужно сделать самый маленький огонь, накрыть посуду крышкой и варить столько же, сколько продолжается «Много шума из ничего» в хорошем театре.