Александр Минчин - Актриса

Старик подумал, что очень долго засиделся в бистро, раньше он так никогда не делал, потом, словно вспомнив что-то, он поднял руку и махнул рукой. А, все равно. Из его глаз выкатились и потекли по щекам, оставляя нежные и неровные бороздки, две маленькие, совсем малюсенькие старческие слезинки. Язык его нехотя слизнул две соленые капельки с обвислых усов прямо в рот.

«Старость», — сокрушенно подумал старик и еще подумал, что — ничего не поделаешь.

Он подозвал нерадивого гарсона. И рассчитался с ним по-королевски, щедро дав на чай. Он все понимал, это был умный старик. И это был его последний след, оставленный им в безумном мире, зовущемся землею.

Ноги неуверенно подняли его тело, и, выпрямившись, он заковылял прочь из зала. Да и… из жизни.

Он понимал, что надо уступать дорогу, и он хотел уступить ее, потому что был не привередливый старик. Он только не хотел умирать…

Лачужка старика, понуро ожидая своего хозяина, ни о чем не спрашивала и не рассуждала, даже не пытаясь согреть его. Все мы постояльцы в этом мире. Старик лег покорно на подстилку и, смежив веки, задремал.

Он был пьян. А может быть, и нет, но этого никто не знает. Он так давно не пил, что и сам не знал, как назвать состояние, в котором находился.

Мир больше никогда не видел этого старика с глазами, похожими на мальчика. А люди, сидевшие в бистро, даже не обернулись в его сторону, когда он уходил.

25 марта 1975

Мы с братом Борей безмятежно плещемся в волнах ласкового Черного моря. Времени у нас уйма. Я бы сказал, целая уйма от первой уймы, ну а самое точное определение будет с вагоном: времени у нас вагон и маленькая тележка, а вообще бывает и такое, что тележка гораздо больше вагона, как в анекдоте… Но про анекдот потом расскажу, времени-то у нас — умереть и воскреснуть по четыре раза на круг можно.

Так вот, значит, мы с братом Борей безмятежно плещемся в волнах Черного моря, а ласковые волны солнечного моря ласкают нас своею и так далее, но главное, что плещемся в Черном море, и не менее главное, а я бы сказал даже более: времени — на Луну слетать и обратно не позабыть возвернуться, как в песне… Ну ладно, о песне потом. Так, значит, мы плещемся.

Фу-у ты, Господи, ну плещешься, так и плещись. Что ты как банный лист пристал к заветному месту? Дальше давай, дальше. Ну?!

А ты меня не погоняй, не запрягал, поди. А тем более не нукай. И не к твоему этому месту прицепился.

Я бы ему много еще чего мог сказать, ну да ладно. Не хочу мешать себе плескаться!..

Да, а чё там мой брат Боря делает?!

Ныряет. Молодец. Гляди — научился. Иде это он так, а? Два раза нырнет, а один раз вынырнет.

А чего, второй раз его не научили выныривать?!

Во, липучий читака попался. Научить-то его научили, только вместо того, чтобы второй раз вынырнуть, он меня за одно место щипает, под водой хватает. Раком становится. А может, что и краба из себя изображает. Однако попке больно. А я боль жуть как не терплю, ну и давай орать на десятикилометровый каменно-неудобный пляж: «О-ё-ёй!!» Всем весело, а попке моей все-таки больно. А раз как-то брат Борька до того натурально раком стал, что я от испуга ка-ак долбанул его ногой, все под водой, под водой, так, может, только благодаря воде его нос без покривления и остался, а вот под глазом «банан» у него сиял долго. Очень долго. Недели две, наверное, а может быть, и три. А чё!? Он мне «дюфицитом», и я ему «дюфицитом», но нечаянно. И он меня простил. Недели две, наверное, все оплеухами прощал.

Ох, красота! А времени у нас целая уйма. Времени у нас как минимум еще полвагона и полтележки.

О, самое время анекдот рассказать. Анекдот, анекдот… ой, забыл… что за анекдот рассказать собирался. Так, вагон… вагон, маленькая тележка, тележечка, время, времени уйма, а!!! вспомнил, рассказываю. Приехал городской один, из города, значит, в сельскую местность (это мягко выражаясь), грубо выражаясь, в деревню. Ну и спрашивает он у мужика, на дровнях сидящего:

— Слышь, милый друг! — (Это он, грубо выражаясь, сказал, чтоб под деревенского сразу подделаться.) — А далеко тут до Архиповки будет?

— Да недалече, едрен корень, — отвечает мужик. (Это он мягко так ответил, шоб городского не спугнуть.) — Версты две, почитай, с гаком.

— А гак сколько? — не унимается городской.

— Гак? — переспросил мужик, потом подумал и успокоил: — Гак, почитай, верстов пять будет.

Так вот и у нас с тележкой, видать, было. Плещемся мы и плещемся, а билетики, однако, у нас на самолетик «Ту-13четырик» на сегодня. Ой, плескаться красота…

Тихо. Слава те, Господи. Отстал тот надоедливый читака. Теперь все по порядку, не спеша расскажу, а по мере возможностей с неторопливыми подробностями и опишу.

Лазоревка, должен вам сказать как родным, место уникальное (чтобы не сказать уникальнейшее) и единственное. Жара прет, что броневик на полигону. Купать хоцетця (опять-таки из анекдота) по страшной силе. Очередь опоясывает столовку (центральную, добавлю, в такой дыре, оказывается, существует еще разделение на периферию и центр), так вот очередь опоясывает это центральное произведение, э-э, то есть заведение, в три кольца. Ох, красота. Часика три оттарабанишь, в смысле выстоишь, а по тебе жара выстоит… как броневик на полигоне. Взмокнешь, сопреешь, опять замокнешь, подойдешь к еде, а… куцать совсем не хоцетця. Уже. Но больше всего в своей конопатой жизни в городе Лазоревка я любил тюхтели (это собственное, из моего словаря), а в меню значилось: тефтели мясные, и после тире, вот такого —, шла цена — 28 к. Если бы мне ежедневно приплачивали в 1000 раз больше к., чтобы я только нюхал (но упаси, Господи, ел злосчастные тефтели), я бы и то не согласился на еще один раз. От этих тюхтелей исходили все зловонные запахи, известные человечеству с древних времен (вы представляете себе, с древних!), когда еще и цивилизации в помине не было. Запахи же общественного туалета (в той же Лазоревке) показались бы вам восточными благовониями.

Жили мы в двухместной прелестной (ой… что означает тяжкий вздох) палатке. Натянули мы ее в небольшом (большом НЕ — отрицательная частица) углублении меж двух прелестных деревьев. Понятие о палатках мы имели настолько относительное и, как окажется потом, настолько безобидное, что мне просто стыдно за эту жалкую ничтожную взрослую личность — моего брата Борю.

В эту ночь мне снилось, что я плыву по морю, хорошо так плыву, я как раз подумал: «Научился наконец». Но одного я не мог никак понять: почему мне сверху капает что-то в рот, когда я плыву кролем (хорошим таким кролем) лицом к волне. Приплываю, то есть просыпаюсь… и что вы думаете, я правда плыву: воды в палатке по щиколотку, но не маленького, а очень высокого человека (баскетболиста, наверное). И мало того, что мы, то есть эта бездарная, неличностная личность брат Боря поставил палатку в яму, так он и верх у палатки даже не подумал натянуть. Но опыт есть знание, а знание есть сила. И с новыми силами, с закапанным ртом, как лев, я решительно бросился на своего брата Борю. Брат Боря спал сном праведника. Нет, не потому, что он в самом деле был таким, и не потому, что его не доставал дождь, а просто яма, мало того, что это была яма, так она еще была и двухъярусной, и, как вы смышлено догадались, на данном этапе в нижнем ярусе спал я, ваш непокорный слуга.