Патриция Хайсмит - Цена соли

— Икра. Очень, очень мило с их стороны, — сказала Кэрол, заглядывая внутрь сандвича. — Тебе нравится икра?

— Нет. А хорошо бы.

— Почему?

Тереза смотрела, как Кэрол откусывает маленький кусочек сандвича, с которого сняла тонкий верхний ломтик хлеба — кусочек, где было больше всего икры.

— Потому что если уж любишь икру, то любишь до смерти, — сказала Тереза.

Кэрол улыбнулась и продолжила медленно лакомиться икрой.

— К этому вкусу нужно привыкнуть. Приобретенные вкусы всегда приятнее… и от них труднее избавиться.

Терезе налила еще кофе в чашку, из которой они его пили по очереди. Она привыкала к вкусу черного кофе.

— Как же я нервничала в тот первый раз, держа в руках эту чашку. В тот день ты принесла мне кофе. Помнишь?

— Помню.

— Как так случилось, что ты тогда добавила в него сливки?

— Я подумала, что тебе бы понравилось. И почему ты так нервничала?

Тереза взглянула на нее.

— Ты меня очень взволновала, — сказала она, приподнимая кружку. Затем она снова посмотрела на Кэрол и увидела, как лицо Кэрол внезапно застыло, словно от шока. Тереза уже видела такое и раньше, два или три раза — когда она говорила Кэрол что-то подобное о своих чувствах или отпускала ей слишком изысканный комплимент. И она не могла сказать, была Кэрол польщена или недовольна.

Она увидела, как Кэрол заворачивает половинку сандвича в вощеную бумагу. Был еще пирог, но Кэрол его не захотела. Это был коричневого цвета кекс с пряностями, которым Терезу часто угощали в доме у Ричарда. Они сложили все припасы назад, в чемоданчик, в котором лежали упаковки сигарет и бутылка виски, сложили с кропотливой тщательностью, которая непременно разозлила бы Терезу, если бы это не была Кэрол.

— Ты сказала, что Вашингтон — твой родной штат? — спросила Тереза.

— Я там родилась, и сейчас там живет мой отец. Я написала ему, что, возможно, навещу его, если мы заедем так далеко.

— Он похож на тебя?

— Похожа ли я на него? Да, больше чем на мою мать.

— Так странно представлять тебя в кругу твоей семьи, — произнесла Тереза.

— Почему?

— Просто я думаю, что ты — это ты. Единственная в своем роде.

Кэрол улыбнулась, приподняла голову и повела машину дальше.

— Ладно, продолжай.

— Братья и сестры? — спросила Тереза.

— Одна сестра. Я так понимаю, ты и о ней хочешь все знать? Ее зовут Элейн, у нее трое детей и она живет в Вирджинии. Она старше меня, и я не знаю, понравилась бы она тебе или нет. Думаю, ты бы нашла ее скучной.

Да. Тереза могла себе ее представить — как тень Кэрол, со всеми присущими ей чертами, но более блеклыми и смазанными.

Позже днем они остановились у придорожного ресторанчика, в витрине которого была расположена миниатюрная голландская деревушка. Тереза облокотилась на оградку и стала ее рассматривать. Там была маленькая речка, бравшая начало из водопроводного крана, растекавшаяся овальной заводью и вращавшая колесо водяной мельницы. Крохотные фигурки в голландских костюмах, стоявшие на лужайках из живой травы, были разбросаны по деревушке. Она подумала о паровозике из отдела игрушек в «Франкенберге» и о той ярости, с которой он мотался по замкнутым в овал рельсам — весь его путь был примерно такого же размера, как здешняя речушка.

— Я никогда не рассказывала тебе о поезде в «Франкенберге»? — спросила Тереза, обращаясь к Кэрол. — Ты не замечала его, когда выходила…

— Паровозик у лифта? — перебила ее Кэрол.

Тереза улыбалась, но отчего-то ее сердце внезапно сжалось. Все представлялось слишком сложным, чтобы в это углубляться, и разговор угас.

Кэрол заказала им обеим суп. В машине было холодно, и они окоченели.

— Интересно, насладишься ли ты по-настоящему этой поездкой, — сказала Кэрол. — Ты больше предпочитаешь иметь дело с отражениями, ведь так? У тебя есть свое личное представление обо всем на свете. Как о той ветряной мельнице. Для тебя она практически также прекрасна, как если бы ты побывала в Голландии. Мне интересно, понравится ли тебе видеть настоящие горы и живых людей.

Тереза почувствовала себя раздавленной, словно Кэрол обвинила ее во лжи. Она чувствовала, что еще Кэрол подразумевает, что у Терезы и о ней есть личное представление, и это раздражает Кэрол. Живые люди? Она вдруг вспомнила миссис Робичек. И о том, как сбежала от нее, потому что та была отвратительна.

— Как ты можешь надеяться создать хоть что-то, если ты весь свой опыт подменяешь чужим? — спросила Кэрол, и ее голос звучал мягко и ровно, но в то же время безжалостно.

Кэрол заставила ее почувствовать, что она не сделала ничего, что она сама была никем, словно какая-то струйка дыма. А вот Кэрол жила как все люди, она была замужем, и у нее был ребенок.

Пожилой мужчина вышел из-за барной стойки и направился к ним. Он хромал. Он встал у стола рядом с ними и скрестил руки на груди.

— Когда-нибудь бывали в Голландии? — вежливо спросил он.

Кэрол ответила:

— Нет, никогда. Полагаю, что вы там были. Это вы смастерили ту деревню, что стоит в витрине?

Он кивнул.

— У меня ушло на это пять лет жизни.

Тереза посмотрела на костлявые пальцы мужчины, на его тощие руки с фиолетовыми венами, змеившимися прямо под кожей. Она лучше Кэрол понимала, сколько труда он вложил в макет деревушки, но не могла вымолвить ни слова.

Мужчина обратился к Кэрол:

— Можете купить отличных сосисок и ветчины в соседнем магазинчике, если вам нравится, как их делают в Пенсильвании. Мы сами выращиваем свиней, сами забиваем и готовим прямо здесь.

Они вошли в побеленный известью магазин рядом с рестораном. Внутри их встретил вкусный запах копченой ветчины, смешанный с ароматом древесного дыма и специй.

— Давай выберем что-то, что не придется готовить, — сказала Кэрол, заглядывая в морозильную витрину. — Дайте нам вот этого, — проговорила она, обращаясь к молодому человеку в шапке-ушанке.

Тереза вспомнила, как они стояли в кулинарии с миссис Робичек, и как та покупала тоненькие ломтики салями и ливерной колбасы. Объявление на стене гласило, что доставка осуществляется в любую точку, и она подумала, а не послать ли миссис Робичек одну из больших колбас в оболочке, и представила удовольствие на лице миссис Робичек, когда та дрожащими руками откроет посылку и обнаружит там колбасу. Но стоит ли это в итоге делать, задумалась Тереза, совершать жест, который, возможно, вызван чистой жалостью или чувством вины или каким-то присущим ей извращенным чувством? Тереза нахмурилась, словно барахтаясь в море, без направления, без чувства тяжести, и единственное, что она знала — то, что она не может доверять собственным побуждениям.

— Тереза…

Тереза обернулась, и красота Кэрол ошеломила, поразила ее, как мимолетный образ крылатой богини победы, Ники Самофракийской. Кэрол спрашивала ее мнения — стоит ли им купить целый окорок.