Кеннет Уайт - Дикие лебеди

В XV веке семья Такеда получила Хоккайдо в ленное владение и со временем основала здесь восемьдесят пять торговых пунктов. Айны доставляли меха, селедку и красную рыбу (“три богатства Эзо”), к которым шли в придачу перья орла, соколы, форель, шкуры медведя и нерпы. В обмен они получали мечи, сакэ, посуду, бижутерию, трубки, табак и рис.

В сборнике “Труды Американского философского общества” я обнаружил обменный перечень, который наводит на мысль о том, что в действительности здесь происходило. За шесть корзин сельди (сто двадцать штук), или пять корзин красной рыбы (сто штук), или пятнадцать корзин форели (триста штук), или шесть корзин трески (сто двадцать штук), или три бочонка копченой печени трески, или пятьсот морских гребешков, или шестьсот высушенных грибов, или три тюленьи шкуры, или три штуки ткани из волокон коры вяза, или три бамбуковых занавеса, или шесть тростниковых циновок айны получали один куль (восемь шо) риса. За бочонок рыбьего жира — три куля риса по восемь шо. За печень медведя — от 14 до 20, в зависимости от ее размера; за костюм, сшитый из парчи, — 9—10 кулей риса; за отрез парчи длиною пять футов — шесть кулей; за каждую трубку сахалинской работы — пять чашек сакэ.

Когда в XVIII столетии в Китай стали поступать “тюки из Нагасаки”, которые Поднебесная империя закупала в больших количествах, наполнены они были в значительной степени продуктами с Хоккайдо. То, что было когда-то вассальной данью сеньору Такеда, постепенно превратилось в торговлю, причем все более неравноправную. Торговцы научились подпаивать айнов, прежде чем начать с ними сделку. Если добавить к плутовству и спаиванию болезни, против которых у айнов не было иммунитета, получится картина обращения колонистов с коренным населением, совершенно типичная для разных уголков нашей планеты. Айны, народ, вообще-то чрезвычайно мирный, восстали в 1457-м, потом вновь в 1669-м и еще раз в 1789-м. Но их народ вместе с его неповторимым образом жизни был обречен.

Для японских колонистов, которых становилось все больше, Хоккайдо был “пустой” землей. Все, что они видели, это крошечные, очагов в десять—двенадцать, деревеньки айнов, обитатели которых не могли, да и не имели намерения всерьез заняться разработкой ресурсов этой страны.

То, чего колонисты не видели, да и не могли видеть, — это невидимые силовые нити, которыми было пронизано пространство над землею Эзо и которые соединяли айнов с этой землей, их землей, землей “человеческих существ”… Именно поэтому оказался я на Хоккайдо с голубой книгой древних песнопений в рюкзаке…

Прекрасным осенним утром 15 октября я пустился в путь по шоссе № 5, идущему вдоль полуострова Осима — или по хвосту “ската”, — над которым висела гарь. Ревели здоровенные грузовики “Нисан” и “Исудзу”, среди которых нашелся один, прихвативший меня с собой. Первый символ, увиденный мной на дороге, представлял из себя рекламный щит с надписью: “DRINK MILKLAND HOKKAIDO”. При чем здесь молоко? В действительности оказалось, что Хоккайдо — что-то вроде дальнего запада Японии. Когда правительство в эпоху Мейцзи, решившись повернуться лицом к Западу, создало новый “Северный округ” для того хотя бы, чтобы сдерживать русских, оно пригласило иностранных экспертов. Их было 66, из них 46 — американцы. Воспоследовавшая американизация чувствуется не только в том, что Хоккайдо стал местом взращивания племенного скота и овец, но и в самой форме домов: если на мгновение забыть, где находишься, вполне можно вообразить, что едешь по сельской дороге старой доброй Америки. Вот и я влачусь, как бродяга, мимо этих ферм, которые мог бы увидеть в Вермонте, Коннектикуте или Новой Англии, мимо рекламных плакатов, написанных по-английски, восхваляющих то молоко, то “COWPUNCHER HOLSTEINS” (пиво “Ковбойский Хольстен”). Поймать другую машину сразу не удалось, и я, почувствовав голод, зашел в кафешку на обочине дороги перекусить. Тихо сел за столик, покрытый скатертью в красно-белую клетку, выпил большой стакан молока, жуя пончик, как вдруг человек, сидевший рядом, обратился ко мне:

— Америка, дезука? (Америка, конечно?).

Не желая вдаваться в излишние подробности и расстраивать хоккайдского ковбоя (уверяю, он был в клетчатой рубахе и техасской шляпе), я сказал:

— Да.

— Оклахома!

— Оклахома!

— Gooda ruck! [12] От английского “good luck” (“удачи”!): в японском языке “р” и “л” почти не различаются, это типичная оговорка. — Прим. перев .

— Gooda ruck to you, man (“Удачи тебе, друг!”).

Взвалив на плечи свой “люкзак”, вновь отправляюсь в путь, сознавая, что никогда не узнаю, почему он сказал “Оклахома”. Через полчаса оказываюсь в кабине грузовика, где радио орало на всю катушку. Вдруг, по одному слову — момиши — я понял, что диктор говорит о начале золотой осени. Как можно не любить страну, будь она японской, айнской или то и другое вместе, где покрасневшая листва ежегодно входит в разряд транслируемых новостей?

Эту ночь я провел в кан кокане, молодежном отеле на берегу озера Тоя. На следующее утро, проснувшись, поглядел в окно — стекло было покрыто белой испариной, в крошечных капельках тумана играли солнечные лучи — точно как в песне кита из моей голубой книги:

Потом, случайно подняв глаза,

Я увидел дом, изнутри

Наполненный чудным белым туманом.

Он колебался, белый туман

Внутри дома,

И вспышки белого света

Блистали, блистали…

Это было так красиво, что

Мое сердце запрыгало от радости...

Туман поднимался с поверхности озера. Снаружи люди старательно бегали трусцой по тротуарам, какой-то человек хлопотал возле лодок, готовя их для последних клиентов сезона, и неумолчно каркали вороны, собравшись в беспокойные стаи. Мимо меня проходили грузовики груженные лесом, сахаром, пивом, рыбными консервами... Я направился в сторону гор, возвышавшихся над равниной. Вперед, вперед — масугу! масугу! Кажется, Хоккайдо переживает экономический бум, а я забил на бум, шагая к горам со снежными вершинами, к пустынным пляжам и лебединым озерам. Останавливаюсь в кафе, чтобы съесть то лапши с грибами и овощами, то супу, то хамбаргу (гамбургер). Еду в золотистом тумане осени: небо, солома, горящая на полях, мужчины и женщины движутся, словно призрачные танцоры среди огня и дыма, на головах повязаны белые платки; крошечный поезд, ни шатко ни валко ползущий куда-то по рельсам; самолеты в небесной синеве, словно рыбы в аквариуме; на горизонте округлые, точные очертания, группа вулканов — Йобецу, Йотей, Комуй — горячий источник, водопад, шоссе № 723, Отару, прекрасная березовая роща, ослепительно-белая кора; Кимобецу, шоссе № 276, озеро, еще одна цепь заснеженных гор вдали; знак “дорожные работы”, пробивка туннеля, прибрежная деревушка, рыбоводные садки с красной рыбой, кафе, спагетти, разговор: “Americajin? — Hai. — Japan good? — Good!”, ферма “Три дуба” и символ новых технологий — синтоистский храм с вратами из сверкающей стали.