Ясутака Цуцуи - Преисподняя

Закончив рассказ, женщина безмятежно рассмеялась, будто всё это время говорила о ком-то другом.

Датэ всё бродил по переулкам. На его лице застыла гримаса слабоумия. Он двигался напролом, никому не уступая дорогу, налетая на не успевавших увернуться прохожих. Услышал доносившуюся из какого-то магазинчика песенку «Додонпа: девчонка из Токио» [11] Хит японской эстрады, впервые прозвучавший в 1961 году и положивший начало новому музыкальному жанру «додонпа». и стал бубнить её себе под нос, как в бреду. Подхватывая ритм, ноги печатали шаги по мостовой: «до-дон-па», «до-дон-па»… Широко раскрытые глаза Датэ застыли, устремив взгляд в одну точку на небе.

До-дон-па! До-дон-па! До-дон-па!

Ты огонь в моей груди.

Тесный бар в подвале, где мучили Хаттори, был по-прежнему пуст — посетители явно не спешили. Асахина спустил у жертвы брюки, стянул трусы, пропитавшиеся мочой и перепачканные экскрементами. Толстуха мама-сан сидела за стойкой, и чем дольше длилась пытка, тем больше ей это нравилось, тем сильнее она горела желанием посодействовать мучителям Хаттори. Попросили разделочную доску — вот, пожалуйста. Кухонный нож? С нашим удовольствием. Потом Асахина приказал ей реанимировать сморщившийся пенис Хаттори, она с готовностью вышла из-за стойки и взялась за дело, пустив в ход весь арсенал средств — мяла, жала, гладила… Хаттори прижигали сигаретами самые чувствительные места, загоняли под ногти раскалённые иголки. Боль застилала сознание, из его рта звериным воем вырывались слова, смысла которых он сам не понимал:

— Жжёт, жжёт, больно, больно, пальцы, пальцы горят, мрак, мрак, больно, терпеть, терпеть, не тычьте в меня сигареты, не тычьте ничего, крышка, мне крышка, крышка, башка пылает, я сейчас с ума сойду-у, с ума сойду-у, уже сошёл, что ты делаешь? что делать?

Бар заполняло зловоние, в котором смешались запахи дерьма, мочи, крови Хаттори и пота его мучителей. Утомившись от своей «работы», троица решила перевести дух на диване, однако Асахина, заметив у Хаттори эрекцию, тут же вскочил с места. Подсунул разделочную доску под мошонку Хаттори и, прижав её одной рукой, другой схватил нож, собираясь махом лишить свою жертву мужского достоинства. Хаттори отчаянно завыл, по его ногам опять полилась моча.

— Только не это! Я понял, что ты хочешь, понял, терпеть, терпеть, но я больше не могу, не могу, не могу, мне крышка! Всё? Всё? Нет! Только не это, нет! Не трогай моего малыша! Хочешь, чтобы я плакал? Плачу, плачу, плачу!

При виде взрослого человека, униженно рыдающего, как ребёнок, у Ягю и другого подручного Асахины зачесалось между ног от возбуждения. Оба медленно поднялись с дивана и выплеснули из стаканов виски на окровавленного голого Хаттори. Тот снова завизжал и скорчился от боли.

— Жжёт! Жжёт! Жжёт! А-а-а-а! Не тычь в меня сигаретой! Кровь закипает! Я сдохну-сдохну-сдохну! Пальцы! Пальцев нет! Ничего нет! Я уже свихнулся, да?! С башкой что-то!..

Мама-сан была в восторге от происходящего. Глаза её сверкали, она громко вскрикнула, давая понять, что ей пришла в голову идея, и, подвернув рукава кимоно, вернулась за стойку. Написала что-то на листе бумаги, поднялась по лестнице и шлёпнула листок на стеклянную входную дверь. Объявление гласило: «ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ».

Датэ спал. Измученный беготнёй, он притулился в узком тупичке, обхватив руками большого чёрного пса. Наткнись на него «икаругавцы», бежать было бы некуда. Датэ повалился на землю, едва вбежав в проулок и поняв, что перед ним тупик. Откуда-то появилось четвероногое создание, подошло к нему и лизнуло в щёку. Датэ прижал пса к себе так крепко, будто это был последний шанс прикоснуться к чему-то живому, и скоро провалился в глубокий сладкий сон. Ему снился Юдзо Мотояма, «старший брат». Они сидели друг против друга в привычной кафешке. Хотя нет, в реальности никакого кафе не было. «Кафешка, куда они постоянно ходили со старшим братом», существовала лишь во сне, который видел Датэ.

«Ага! — думал он. — Юдзо укокошили. Выходит, я тоже умер, раз здесь с ним сижу? И сон как-то связан с загробным миром? Я так устал, что сразу вырубился, и сейчас смотрю любимый сон: как мы с Юдзо сидим в нашей кафешке. Класс! При таком раскладе и умереть не страшно. А может, я уже умер. Ну и хрен с ним! А если живой? Понятно, что эти сволочи рано или поздно меня достанут, и мне конец. Ещё мучить будут перед смертью. Так что даже лучше, если я уже покойник».

Юдзо улыбнулся Датэ, словно прочитал его мысли.

— Ну что, Хорёк? На моё место небось метишь?

— Кто? Я? Да куда нам с грыжей.

«Старший брат» рассмеялся и дал Датэ яблоко. Тот вытащил нож и принялся неуклюже счищать с него кожуру. Резал, резал, но белой мякоти всё не было. Какая толстая кожура у этого яблока! Он сделал надрез поглубже — внутри тоже красное. Наконец до Датэ дошло: оно всё такое!

Датэ разрезал плод на половинки. Так и есть! Всё красное. Целиком из кожуры.

— Что это! Зачем мне такое яблоко? — жалобно поинтересовался Датэ.

Юдзо бросил на него непонимающий взгляд и отвернулся к окну, показывая всем своим видом, что мелочи реального мира его не интересуют.

«Он в самом деле умер», — подумал Датэ и проговорил плачущим голосом:

— Слышь, братан! Мне очень жалко, правда. Братан! Это я про то, что тебя убили. Честно, братан!

Удар ножом разбудил в Юдзо знакомые, полузабытые ощущения. Он с детских лет запомнил сопровождавший боль горький привкус, который некоторое время ощущался во рту. На этот раз боль была другая — горечь заполняла собой весь рот и уходить не собиралась. Юдзо наконец понял, что это — ощущение вкуса смерти. Он пробовал этот вкус ещё мальчишкой, понемногу, по чуть-чуть. Смерть наступала, Юдзо это чувствовал. Он резко подался вперёд и рухнул на колени к ногам человека, пырнувшего его ножом, больше злясь на свою унизительную позу, чем на убийцу. Попытался хватить его зубами за лодыжку, но сил хватило только на то, чтобы широко открыть глаза. Тело больше не слушалось.

Неожиданно боль исчезла, Юдзо снова очутился в переулке. Вокруг ни души, живот цел — ни раны, ни пореза, ничего.

Хотя магазинчики вроде те же. Освещение и вывески горели, но стояла такая тишина, что Юдзо даже показалось, что он оглох. Ничто не напоминало о случившемся всего несколько секунд назад. Юдзо сделал несколько шагов. Одно ясно: он мёртв. Иначе куда подевалась вся его ненависть и ярость? Вопрос в том, где он сейчас находится? Возможно, он узнает ответ, повернув за угол — там должна быть главная улица. И Юдзо большими шагами устремился вперёд.

Выйдя из переулка, Юдзо через какое-то время вдруг очутился внутри холодного бетонного здания. Он стоял на втором этаже начальной школы Ёмогава, куда ходил, пока не погибли его родители. Кто он теперь? В кого превратился? Он дух или призрак? И бродит по местам, связанным с его прошлым?