Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

Я складываю пальцы и свищу. Поначалу мне кажется, что он проедет мимо, но нет — перестраивается из среднего ряда и останавливается около меня. Огонек выключается. Я подхожу к открытому окну. Когда он поворачивается, по его изумленному виду становится понятно, что он меня не узнал. Он молчит, я тоже. Потом отворачивается, включает огонек и трогается.

— Нодж!

Рука зависла над коробкой передач. Он говорит тихим, бесстрастным голосом:

— Я — в Уэст-Энд. У меня там вызов. Поезжай на автобусе.

Но передачу не включает.

— Можно я поеду с тобой? Мне как раз надо в том районе дом посмотреть.

Я вру, и Нодж это знает. Но с места не двигается, поэтому я направляюсь к переднему сиденью.

— Спереди нельзя. Страховкой не покрывается, — говорит он ледяным тоном. На меня даже не взглянул.

— Ладно, тогда я поеду как пассажир.

Подхожу к задней двери, и в тот момент, когда прикасаюсь к ручке, слышу щелчок. Замок закрылся.

— Нодж, ну хватит. Пожалуйста!

Нодж глубоко вздыхает. Мне кажется, это длится целую вечность. Чувствую, что сейчас он сорвется с места.

— Я обычный пассажир. Можешь не включать переговорное устройство, раз не хочешь со мной говорить. А если ты откажешься меня довезти, я напишу жалобу. Я знаю, как это делается. Ты не имеешь права отказать клиенту без веских на то оснований. У тебя могут отобрать лицензию.

Нодж качает головой, выражая одновременно отвращение и готовность уступить. Щелчок, и дверь открывается. Я залезаю внутрь. Перед пассажирским местом табличка «Благодарим Вас за то, что Вы не курите в салоне» и освежитель воздуха в виде зеленой елочки. А впереди три пустые пачки «Крейвен Эй».

Такси пристраивается к потоку машин. В салоне вечная мерзлота.

Я кричу в переговорник:

— До Тоттенхэм-корт-роуд, пожалуйста.

В ответ получаю едва заметный кивок.

— Ты видел рисунок в «Частной жизни»? Пассажир на заднем сиденье такси, водитель поворачивается и что-то говорит. И надпись: «Заранее благодарны, что Вы на все согласны».

Нодж опять делает вид, будто ничего не слышит. Я заметил, что счетчик включен. Нодж пристально наблюдает за движением. Я вижу только его немигающие глаза в зеркальце заднего вида. Карие глаза. Странно, до сих пор я не обращал внимания на их цвет.

Наклоняюсь вперед и пытаюсь сдвинуть перегородку между нами, но она не поддается. Стучу по стеклу ключом. Сначала он не обращает на меня внимания, но я долблю до тех пор, пока стук не заставляет его откликнуться.

Слышу, как включается переговорное устройство.

— Перегородка закрыта. Я услышу в переговорное устройство, если ты захочешь что-то сказать.

При этом Нодж по-прежнему смотрит на дорогу. Едет он быстро. За пять минут доехал до Ланкастер-гейт. У меня остается не больше пятнадцати минут, если я хочу что-то выжать из ситуации.

Пытаюсь разглядеть, где находится переключатель интеркома (хочу точно знать, что Нодж меня слышит), но ничего не вижу. Тогда я говорю как можно громче и отчетливей, стараясь перекрыть шум мотора.

— Помнишь гонку с таксистами? В наше первое четырнадцатое августа. В восемьдесят четвертом.

Молчание.

— Странно, что ты стал таксистом. Кто бы мог предположить, что будет с нами со всеми. Я торгую недвижимостью. Да, четырнадцатое августа восемьдесят четвертого. Было время. Есть что вспомнить.

Нодж пробормотал что-то. Неразборчиво. Я не сразу понял, что он сказал.

— Времена меняются.

Мы подрезаем серебристый «мерс». Водитель орет на нас и грозит кулаком. Нодж не обращает внимания. Он не сбавляет скорость. Тикает счетчик. Я делаю глубокий вдох, нервы у меня на пределе.

— «Тот падает, кто мчится во всю прыть» [47] Ромео и Джульетта. Акт 2, сцена 4. ( Перев. Б. Пастернака). .

Сам не знаю, почему вдруг всплыли эти слова. Нодж вжался в сиденье.

Криво улыбаясь, я объясняю:

— Это из «Ромео и Джульетты».

И тут же понимаю, что не надо было объяснять. Нодж воспримет это как очередную демонстрацию моего интеллектуального превосходства. Кривая улыбка так и застыла у меня на лице. В зеркальце я вижу, как у Ноджа заблестели глаза. И наконец слышу его громкий и отчетливый голос:

— Шекспир? А вот отрывок из Шекспира для тебя, Фрэнки. «Гамлет», акт четвертый, сцена первая: «Человек может вам улыбаться, улыбаться и быть при этом подлецом» [48] «… Я это запишу, / Что можно улыбаться, улыбаться / И быть мерзавцем» (Гамлет. Акт 1, сцена 5. Перев. Б. Пастернака). — он поворачивает ко мне свое застывшее лицо. — Я слегка отредактировал, чтобы тебе было понятнее.

Вижу, как Нодж протягивает руку, чтобы выключить интерком.

— Это правда, то, что ты сказал тогда, после гольфа?

Смотрю на неподвижный затылок Ноджа.

— Про то, что ты, ну… голубой.

Какое-то время я думаю, что переговорник, возможно, был выключен, потом Нодж кивает. И хотя я знал, что это правда, еще до того, как спросил, все равно, мне не по себе. Я ничего не имею против людей нестандартной ориентации. Мне плевать, кто и как распоряжается своим хозяйством. Просто я никогда не предполагал, что Нодж…

Пристально смотрю на его затылок, как будто так смогу проникнуть в мысли Ноджа. Нодж заговаривает первым:

— А ты сказал правду?

— О чем?

— О том, что Вероника ушла?

— Да.

— Ты идиот. Она была классная.

— Знаю.

Но я уже не слушаю, а раз за разом прокручиваю кивок Ноджа — потрясший меня ответ на мой вопрос.

— А почему ты раньше не сказал? О том, что ты… ну, понимаешь…

Он объезжает пробку на Бэйсуотер-роуд. Потом снова выруливает на шоссе и произносит с горечью:

— Что я педик?

— Да. То есть нет. О том, что ты гомосексуалист.

Звучит фальшиво, официально, так говорят люди из собеса и старающиеся быть вежливыми полицейские. Снова раздается голос Ноджа:

— Я такой же, как ты, Фрэнки. Не хочу выбиваться из стада. И хочу, чтобы меня любили.

Интерком доносит какой-то тусклый, неживой голос. Приходится напрягаться, чтобы разобрать слова.

Нодж вдруг резко поворачивает налево, и я заваливаюсь набок.

— Эй! Потише!

Он никак не реагирует. Просто продолжает говорить:

— И потом, это не по правилам. Ведь для настоящих мужчин существуют определенные правила.

Я выпрямляюсь и прикидываю, не пристегнуться ли.

— Но мне всегда казалось, что ты стремишься говорить правду, Нодж. Во всяком случае, так ты…

Нодж снова заваливает меня, теперь уже вправо. Я опять не удержался и врезался головой в пепельницу, которую кто-то оставил открытой. Кажется, она рассекла мне кожу на лбу, но боли я не чувствую.

— Думать и говорить — разные вещи. Ты-то должен хорошо это знать, Фрэнки.

Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как по лицу стекает тонкая струйка крови. Мы огибаем Гайд-парк, едем параллельно Оксфорд-стрит. Мраморная Арка справа от меня утонула в море рычащих, пыхтящих авто. Нодж опять начинает говорить. Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. На этот раз он очень близок к тому, чтобы взглянуть на меня. Он как будто хочет и не может сделать этого. По крайней мере, озлобленность сменилась отрешенностью, он как будто далеко отсюда.