Эмманюэль Роблес - На городских холмах

Оба моих соседа, пожилые, хорошо одетые люди, оживлялись все больше, говорили все громче. Я прислушался к ним внимательнее. Они возбужденно, будто обсуждая партию в карты, толковали об огромной бойне на Восточном фронте. Они были мне противны. Я думал о толпах солдат, таких маленьких и хрупких на бескрайной равнине, которых разметало в разные стороны, словно осколки разбитой бутылки, а их кровь, их липкая алая кровь, растекаясь, медленно заливала равнину…

У каждого человека шесть литров крови…

— Немцам хватило бы восьми свежих дивизий, чтобы выиграть это дело… — твердил один из моих соседей.

Я подумал об Альмаро. У него те же шесть литров крови, что и у всех. Я усмехнулся. Как раз в этот момент подошел официант с тарелкой жареной репы. Он понял меня по-своему и тоже усмехнулся.

— Что поделаешь… Ничего другого нет!

На мгновенье я представил себе, что убил Альмаро ударом ножа. Я увидел его на земле. Он лежал, словно мешок, а рядом на каменных плитах поблескивала огромная лужа густой, пурпурной крови, в которой мягко отражалась мебель и несколько шаров, похожих на рыбьи глаза. И сразу же я проникся отвращением к этой картине, напомнившей мне скотобойню…

— Тогда они пересекут Волгу и погонят русских к Москве, а там захватят ее в клещи, — бубнил один из стариков.

Я пришел к выводу, что нож — дело не всегда надежное. Разве что захватить противника врасплох: — например, в то время, когда он спит. Альмаро спал на втором этаже. Но у него ведь есть жена. Надо узнать, спят они в одной комнате или нет. Но кто может знать?

Альмаро спит один… Темная комната… Тяжелое дыхание… Сандалии… Не забыть купить новые сандалии.

— …и они только что понесли огромные потери на Украине: шестьсот тысяч убитых, как передает штутгартское радио. И если вы…

Мне придется откинуть занавеску… Выбрать теплую ночь — тогда он оставит окно открытым. Бить в живот. В ребра не стоит: тут никогда нельзя быть уверенным. Или в шею… А если он проснется…

— Хочешь сладкое? — спросил официант.

— Да. Только побыстрей.

В моем ответе слышалась злоба. Этот болван оборвал нить моих размышлений. Мне не удавалось ее восстановить. Кровь сильно стучала в висках. Острая боль пронизала лоб и вонзилась рыбьей костью в затылок, стоило только представить себе комнату, погруженную в темноту, и громаду кровати, на которой спал Альмаро. Залпом я выпил большой стакан воды, и это подействовало так, словно я разом проглотил весь ресторанный шум.

— Добрый вечер, мсье Лахдар, — раздался хриплый голос. — Можно присесть за ваш столик?

Я машинально ответил:

— Прошу вас.

Это был Мишель Сориа, бывший бухгалтер Моретти. По правде говоря, я предпочел бы остаться один, но он уже сел напротив. Я испытал ту неловкость, которая охватывала меня всякий раз, когда я видел это страшное, обожженное лицо.

Я уже поел, но не решался уйти из страха, как бы он не истолковал по-своему мой уход. Он и в самом деле был хорошим человеком, и мне не хотелось бы огорчить его. В 1937 году, во время пожара, он бросился в огонь, пытаясь спасти старого паралитика. Он вынес из огня лишь труп. Результат: восемь месяцев больницы и это безобразное лицо, по которому, казалось, прошлись железными граблями.

И все же меня так и подмывало удрать.

Я спешил попасть на Телемли. Но несколько минут я решил потерпеть. Особенно неприятно действовали на меня глаза Сориа. Век у него не было. Глазные яблоки прикрывала сухая, серая, словно лягушачья, перемычка. В двух маленьких круглых дырочках виднелась голубая блестящая радужная оболочка глаза. И это все, что смогли сделать хирурги!

Я подумал: «Бедняге, должно быть, приходится нелегко с женщинами. Какая женщина с нежностью взглянет на это уродливое лицо? Какая женщина решится поцеловать без отвращения эти созданные хирургом губы, такие толстые и беловатые?»

— У вас что-то озабоченный вид, мсье Лахдар!

Голос его звучал сердечно. Я вяло ответил:

— Так, пустяки.

За своей полумертвой кожей он словно за каменной стеной. Казалось, он наблюдает за мной в щелочки плотной маски из розового картона.

— Вы все еще у Моретти? — спросил он.

— Нет.

Он навевал на меня скуку. Больше всего я боялся, что и он начнет расспрашивать меня о подбитом глазе.

Но он попросил разрешения снять очки. Они служили ему не только для защиты от слишком яркого света. Скрепя сердце я согласился. Под наростами мертвой кожи резко сверкали зрачки. Они невольно навели меня на мысль о двух маленьких злых зверьках, забившихся в свои норы. Два маленьких зверька, которые метались из стороны в сторону, выслеживая меня.

Сориа, конечно, догадался о моем смущении, потому что медленно заговорил своим скрипучим голосом робота. Он сообщил мне кое-какие новости о войне в Ливии. Его тоже возмущали торговые сделки некоторых алжирских европейцев с интендантством Роммеля. Он упомянул имя Альмаро. Я перебил его:

— Вы все еще бываете у него?

Он запротестовал. Нет, нет, все отношения между ними кончены с тех пор, как Альмаро начал работать на итало-германскую комиссию!

— Он все время торчит в салоне отеля «Алетти» с их офицерами.

— Обогатиться любой ценой — вот что для него самое главное…

Кажется, мой саркастический тон встревожил его. Чтобы дым не ел глаза, он пользовался длинным мундштуком из слоновой кости, украшенным змейкой, тянувшейся в сторону рта.

— Да, стать богатым, стать сильным… — заметил он. — Богатство нужно ему потому, что оно дает власть, силу, могущество.

— Чтобы властвовать над кем? Над арабами, конечно.

— И над французской администрацией. Люди вроде него — нахальные, смелые, жестокие и лишенные совести — вгоняют в дрожь даже генерал-губернаторов. Никто не осмеливается посягнуть на те привилегии, которые эти люди присваивают себе.

— Недавно он купил себе новое поместье.

— Около Афлу. И не маленькое…

Наступила тишина. Я взглянул на Монику. Она только что переделала свою прическу, и теперь волосы рассыпались у нее по плечам. Как я любил погружать лицо в ее волосы, вдыхать их аромат свежего цветка! А она? Любила ли меня она? О, я не раз спрашивал у нее об этом в самые горячечные часы, когда у меня пропадала стыдливость и неловкими словами я мог говорить о своих чувствах. Она всегда отвечала, что да, она любит меня, и в ее нежном голосе слышалась легкая ирония. В неистовстве любви я каждый раз удовлетворялся этим ответом! Впрочем, как можно быть уверенным в чувствах других людей? Ведь даже в своих собственных я был так мало уверен, ведь даже самого себя я так мало знал. Я резко повернулся к Сориа.

— А не думаете ли вы, что человека вроде Альмаро, ставящего свои личные интересы превыше всего, даже выше интересов родной страны, даже выше интересов общества, — не думаете ли вы, что такого человека нужно уничтожить, как вредное животное?