Эмманюэль Роблес - На городских холмах

— Что ты намереваешься делать? — спросила она в ту же секунду все тем же робким и умоляющим голосом.

Я пожал плечами, сделав вид, что мне безразлично дальнейшее.

— Что ж, остается только уйти! Я достаточно узнал…

Верит ли она мне? Я взглянул на ее озабоченное лицо, на ее пустые глаза старой женщины, которые затравленно уставились на меня, и добавил:

— Вы бы чувствовали себя намного спокойнее, если б меня арестовали? Вы огорчены тем, что предупредили меня?

Она отрицательно покачала головой, усталым движением вытерла слезы на щеках и сказала:

— Если ты не убьешь его, это сделает другой… У него столько врагов!..

Я возразил:

— Увидим…

И тотчас же прикусил язык.

Но, кажется, она не расслышала. Я собрался уходить. Из рамки мне улыбалась фотография молоденькой девушки. Теперь я узнал ее: это была она, мадам Альмаро, лет в девятнадцать-двадцать. Красивая. С привычным презрением я снова взглянул на мадам Альмаро. Казалось, она пытается что-то сказать… Наконец она пробормотала:

— Ты не хочешь… взять денег… чтобы уехать?

Я застыл на месте, вцепившись рукой в портьеру.

Я был так поражен, словно она предложила мне помочь убить ее мужа. Не зная, что ответить, я резко повернулся к ней спиной и бросился из комнаты в заросли кустов.

Очутившись у садовой калитки, я остановился и поискал на правом столбе след от пули, выпущенной Альмаро.

Наконец я нащупал на одном из камней свежую, шероховатую царапину. Пуля пролетела тогда на уровне моей груди. Да, я хорошо сделал, что бросился на землю. Несколько секунд я задумчиво поглаживал шрам на камне…

Через полчаса я звонил к Монике.

Она открыла дверь, радостно вскрикнула от удивления и бросилась ко мне со словами:

— Когда ты приехал?

Я солгал:

— Только что.

Пока я с тоскливым и горьким чувством оглядывал комнату, разобранную постель, матовую лампу, Моника закидала меня вопросами. Она хотела знать, почему я не писал, почему не зашел к ней перед отъездом, что я делал все это время, много ли разъезжал по Кабилии.

Она удивляла меня. Никогда еще я не видел ее такой возбужденной, такой болтливой. Я снова привлек ее к себе и ласкал ее волосы — это удовольствие мне хотелось бы продлить подольше.

Вдруг она сказала:

— Я приготовлю тебе ванну.

— Только побыстрее.

Я остался один возле лампы. В этой комнате меня охватило ощущение безопасности и безмятежного счастья. Мадам Альмаро, должно быть, не долго осушала платком слезы. Я представил себе, как, присосавшись к телефону, она поднимает на ноги полицию… Я сел на кровать и начал раздеваться. Завтра до одиннадцати я должен стоять на пути автомобиля Альмаро. Где-нибудь подальше от виллы, которую непременно будут охранять. (Под лампой — книга. Желтая книга. Между страницами заложено письмо.) Надо будет притаиться, и когда машина замедлит ход… Шесть пуль… (Откуда письмо? Из Красного Креста, что ли? В ванну с шумом льется вода. Письмо из Красного Креста. Черт возьми…) Я затаил дыхание, метнул взгляд на Монику. Она стояла ко мне спиной. Я распахнул книгу: письмо от Андре. Так я и знал! (Какой Андре? Раме лен. Нет, Гамелен… Но только бы ничем себя не выдать. Все тот же плеск льющейся воды.) Машина поворачивает. Я стреляю. («Моя дорогая, твое письмо доставило мне огромную радость»). Я отдергиваю руку… Ну да: «Твое письмо доставило мне огромную радость…» (Надо бы научиться стрелять из револьвера.) Ну и мерзавка. И она еще говорит: «Клянусь тебе, что не он…» В школе у меня был товарищ, которого звали Гамелен. Теперь мой Гамелен — школьный учитель. Я тоже мог бы стать учителем в школе. Маленькая должностенка в Кабилии. Ребятишки. (Между прочим, револьверы, дают осечки… Когда машина станет разворачиваться, во что бы то ни стало стрелять, если даже мне придется погибнуть под ее колесами.)

— Готово! — позвала Моника.

…огромную радость!

Я встал и босиком прошел мимо Моники, даже не взглянув на нее. Ни о чем не хотелось больше думать. Ну честное слово, ни о чем! Еле двигаясь от усталости, я сбросил с себя то немногое, что на мне оставалось, и влез в воду. Моника болтала за дверью:

— В тот же вечер, когда ты уезжал, в ресторан пришли двое каких-то мужчин и спросили, не знаю ли я, где можно тебя разыскать.

Она говорила ровным, спокойным голосом. Слушая этот голос, я никогда бы ни в чем не заподозрил ее.

— Я решила не говорить им, что ты уезжаешь. Ты знаешь их?

— Это неважно…

Она замолчала. В воде я разжал пальцы и снова сжал их в кулак. Пуля Альмаро могла бы угодить мне в грудь… Я выскочу навстречу машине и буду стрелять, стрелять, если даже потом она раздавит меня…

Я слышал, как Моника ходит взад-вперед по комнате, шлепая по полу ночными туфлями. Она что-то напевала.

Несомненно, мадам Альмаро уже предупредила полицейских. Вот они идут к Флавии. Может быть, и сюда заглянут? Эти мерзавцы всегда хорошо осведомлены! Уж они-то разузнают, что Моника — моя подруга. «Твое письмо доставило мне огромную радость». Да, Моника была моей подругой, но существовал еще и Андре! А почему бы и нет? Ведь любит же мадам Альмаро своего мужа, несмотря на двадцать пять погибших от удушья в Ага… Ее лицо, залитое слезами: «Он — мой муж!» А если сунуть это письмо под нос Монике? Что тогда она скажет?

Но я и не пытался угадать ее ответ: я знал, что ни о чем не спрошу ее. К чему портить эту ночь? Разве это не последняя наша ночь? Завтра, после полудня, я превращусь в человека, за которым охотятся. И это «завтра» простиралось передо мной, как неизведанное море. Потом я буду вспоминать и эту ночь, и эту комнату, и голос Моники, и ее тело. Подобно Андре, который там, в Германии, ночами тоже думает о ней и со стоном валится ничком….

Моника ждала меня в постели. Мягкий свет лампы выхватывал из полумрака ее плечо… Забыть обо всем. Ни о чем не думать…

Никогда еще, кажется, я не любил ее так, как в эту ночь, и никогда еще она не была такой нежной и покорной.

Около двух часов ночи я уловил шорох шагов на лестнице. Я протянул руку к куртке, которая висела возле кровати, на спинке стула Моника лежала рядом. Мое движение насторожило ее.

— Что ты ищешь?

— Молчи, спи.

Я подумал: «Как можно драться нагишом!..» Прислушался. Дыхание Моники мешало мне улавливать шум шагов. Вот они миновали нашу дверь и затерялись где-то в верхних этажах.

Будто желая успокоить меня, Моника шепнула:

— Это соседи с пятого этажа.

Я подождал еще немного и только потом вытащил руку из кармана куртки, где лежал револьвер. Волнение улеглось, красные точки уже не плясали перед глазами. Бок о бок со мной лежало какое-то существо без лица, с очень нежной кожей, его сонное дыхание становилось все глубже, все ровнее… Мне не спалось. Открыв глаза, я уставился в темноту. Через несколько часов займется новый день. Воскресенье. Но это воскресенье будет не похоже на другие. Через несколько часов автомобиль Альмаро вырвется из Шершеля, окажется на дороге, огибающей гору Шенуа и устремится к Алжиру… Навстречу дулу моего револьвера… Мне казалось, утром я убью не Альмаро, а самого себя. В эту минуту я почувствовал себя страшно одиноким, отрешенным от всего мирского, словно человек, который уединился от людей, чтобы пустить себе пулю в лоб…