Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Если пенни совсем обесценится, выходит, наши мысли будут стоить даже меньше, чем ничего. Мне грустно думать о том, как миллионы медных кружочков пропадают в желтой воронке. Интересно, куда они отправятся потом. Мысли не могут исчезать просто так.

Я решаю попробовать записаться в команду по легкой атлетике, чтобы меньше предаваться праздным размышлениям и поддержать связь с остальным человечеством. Папа просто счастлив. Он явно про себя отмечает это как переломный момент моей жизни, конец трудного периода. По-моему, он так этого хочет, что не замечает, что мое поведение не стало менее странным — но когда папа верит, что мне лучше, я тоже начинаю в это верить. Забудьте о солнечных батареях — научиться бы добывать электричество из отказа признавать очевидное, и энергии хватит еще на много поколений.

— Ты всегда быстро бегал, — замечает отец. — С твоими длинными ногами легко освоишь бег с препятствиями.

Сам папа в мои годы играл в школьной сборной по теннису. У нас сохранились его фотографии: смешные обтягивающие адидасовские шорты и собранные повязкой длинные волосы, большую часть которых с тех пор смыло в канализацию.

— Тренер хочет, чтобы мы всюду ходили пешком или бегали, — говорю я родителям и начинаю ходить пешком в школу и обратно. На ногах появляются мозоли и болячки, все время ноют щиколотки.

— Это правильная боль, — говорит папа и цитирует какого-то знаменитого тренера: — Боль означает, что слабость покидает тело.

Мы отправляемся купить дорогие кроссовки и хорошие носки. Родители обещают прийти на мои первые соревнования, даже если им придется отпроситься с работы. Все это было бы прекрасно, если бы не одно «но». Я так и не вошел в команду.

Сначала я даже не врал. Я действительно ходил на тренировки, но всего три дня. Как бы ни старался, я просто не мог ощутить себя частью команды. В последнее время вокруг меня какая-то защитная воздушная прослойка, вроде как в метро. Когда мне приходится много взаимодействовать с другими людьми, как в команде, она становится только толще. Папа всегда учил меня не быть дезертиром, но покинуть что-то, чему никогда не принадлежал, — это же не дезертирство?

Теперь после школы я не бегаю, а хожу. Раньше ходьба была просто способом попасть из пункта А в пункт Б, теперь же она стала не только средством, но и целью. Точно так же, как меня всегда тянуло заполнить чистый лист рисунками, теперь я не могу смотреть на свободный тротуар и не заполнить его собой. Я хожу часами напролет, от этого все мозоли и ноющие мышцы. И я наблюдаю. Точнее, не столько наблюдаю, сколько чувствую. Цепочки связей между прохожими, между сидящими на деревьях птицами. Все это что-то значит, даже если я единственный, кто может разгадать это значение.

Однажды я заявляюсь домой, два часа пробродив под дождем, продрогший до костей и в насквозь мокрой толстовке.

— Я поговорю с этим вашим тренером, — решает мама, наливая мне горячего чаю. — Он не должен заставлять вас бегать в такой ливень.

— Мам, не надо! — прошу я. — Я не ребенок! Вся команда тренируется в любую погоду, мне не нужно особое отношение.

Интересно, когда я успел так хорошо научиться обманывать.

— Кейден, — подзывает меня капитан, — тебе предстоит показать, из какого теста ты слеплен и подходишь ли для великой миссии. — Он кладет мне руку на плечо и до боли сжимает его, а потом показывает на нос корабля:

— Видишь бушприт? — Он указывает на торчащий вперед отросток вроде мачты, похожий на нос уже пару раз совравшего Пиноккио. — Солнце опалило его, а море просолило. Настало время его отполировать. — Он вручает мне тряпку и банку политуры. — За дело, парень! Если ты справишься и не погибнешь, то войдешь в круг избранных.

— Мне и вне его неплохо, — отзываюсь я.

— Ты не понял, — сурово произносит капитан. — У тебя нет выбора. — Видя, что я не спешу браться за дело, он рычит: — Ты поднимался в воронье гнездо! Ты совершал там гнусные возлияния! По глазам вижу! — Я встречаюсь взглядом с сидящим на его плече попугаем, и птица качает головой: мол, держи рот на замке. — Не лги мне, мальчишка!

Я и не вру. Вместо этого я замечаю:

— Сэр, если вы хотите, чтобы я все сделал как надо, дайте мне тряпку побольше и ведро поглубже.

Капитан еще секунду испепеляет меня взглядом, потом разражается громовым хохотом и приказывает другому матросу обеспечить меня всем необходимым.

К счастью, море спокойно. Нос только слегка покачивается в такт волнам. У меня нет ни веревки, ни какой-либо другой страховки. Мне предстоит залезть на самый кончик огромного бруса и полагаться только на собственную цепкость: одно неверное движение — и я свалюсь в воду, меня утянет под корабль и располосует о покрытое рыбами-прилипалами днище.

С тряпкой с одной руке и ведром в другой, я лезу вперед, обнимая бушприт ногами, чтобы не рухнуть в бездонную синеву. Единственный способ как-то справиться с задачей — начать с самого дальнего конца и постепенно двигаться назад, потому что полированная поверхность слишком скользкая, чтобы на ней удержаться. Так что я осторожно добираюсь до верхушки бруса и принимаюсь за работу, стараясь не думать о том, что ждет внизу. Руки ноют от тяжелой работы, ноги — от крепкой хватки. Кажется, это длится вечность, но вот наконец я у самого носа.

Я осторожно разворачиваюсь лицом к кораблю. Капитан широко улыбается:

— Сработано на совесть! Теперь спускайся, пока море или какое-нибудь его порождение не сожрало твою частично бесполезную задницу. — С этими словами он уходит, радуясь, что достаточно меня помучил.

То ли успех вскружил мне голову, то ли море злится, что не получило меня, но, когда я пытаюсь перебраться на нос, корабль неожиданно подбрасывает набежавшей волной. Я теряю равновесие и соскальзываю с бушприта.

Тут бы мне и конец пришел, но кто-то ловит меня, и я вишу на одной руке прямо над бушующими волнами.

Я поднимаю глаза, чтобы узнать, кто же спас мне жизнь. Держащая меня рука бурого цвета и совсем не похожа на живую плоть. Она какая-то пепельная, с грубыми, твердыми пальцами. Проследив глазами, откуда выходит рука, я вижу, что меня держит статуя — деревянная женщина, вырезанная на носу под бушпритом. Я не знаю, пугаться мне или благодарить судьбу — и вдруг перестаю бояться, осознав, как она прекрасна. Деревянные волны ее волос уходят в корабельные доски. Ее идеальное тело вырастает из носа галеона, как будто нет ничего естественнее. Ее лицо не столько знакомо мне, сколько напоминает девушек, которых я видел в своих потаенных фантазиях. Девушек, одна мысль о которых заставляет меня покраснеть.