Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Мне снится сон, в котором я свисаю с потолка. Мои ноги на несколько дюймов не достают до пола. Впрочем, поглядев вниз, я понимаю, что у меня нет ног. Мое туловище удлинилось, утончилось и извивается, как будто я червяк, подвешенный кем-то высоко над землей. На чем, кстати, меня подвесили? Похоже, я попал в какую-то сеть органического происхождения. В густую, липкую паутину. Меня передергивает при мысли о том, кто мог такое соткать.

Я могу шевелить руками, но сдвинуть их на дюйм — такое нечеловеческое усилие, что дело того не стоит. Кажется, я здесь не один, но остальные висят сзади, так что их не видно даже боковым зрением.

Вокруг темно — хотя точнее было бы сказать: бессветно. Как будто понятия света и тьмы еще не возникли и все вокруг равномерно окрашено темно-серым. Интересно, не так ли выглядела и вселенская пустота перед началом всего? В этом сне нет даже Белой Пластиковой Кухни.

Из бессветия вылетает попугай и с важным видом направляется ко мне. Здесь мы одного роста. Непривычно и страшно видеть птицу таких габаритов — пернатого динозавра с клювом, способного в один присест откусить мне голову. Он оглядывает меня со своей вечной ухмылкой и, похоже, доволен моим безвыходным положением.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает он.

— Как будто я жду, чтобы кто-то высосал из меня кровь, — пытаюсь сказать я, но получается только: — Жду.

Попугай смотрит на что-то за моим плечом. Я пытаюсь обернуться, но не могу пошевелиться.

— А вот и хоботок! — произносит птица.

— Какой еще хоботок? — спрашиваю я, запоздало понимая, что лучше бы не знать.

— Он ужалит тебя. Ты почувствуешь только боль от укуса, а потом заснешь.

И правда — меня сильно и больно жалят. Я не могу сказать, куда именно — в спину? в бедро? в шею? Потом я понимаю: всюду одновременно.

— Ну вот, не так уж и больно, а?

Я даже не успеваю как следует испугаться, когда яд начинает действовать и мне становится наплевать. Вообще на все. Я вишу в абсолютной гармонии с миром, и меня медленно поглощают.

У нас контрольная по естествознанию, к которой я впервые в жизни не готовился. Мне приходит в голову, что мне не надо ее писать, потому что я знаю больше учителя. Гораздо больше. Я знаю вещи, которых нет в учебнике. Мне понятно устройство любого организма вплоть до клеточного уровня. Потому что я до этого додумался. Я знаю , как устроена Вселенная. Меня распирает от знаний. Как можно держать столько всего в голове и не взорваться? Теперь-то понятно, откуда все эти головные боли. Я не могу описать словами свои знания. Слова бесполезны. Зато я могу нарисовать. Уже пробовал. Но нужно понимать, кому можно показывать, что я знаю, а кому нет. Не все хотят, чтобы знания распространялись.

— У вас сорок минут. Пожалуйста, рассчитывайте свое время.

Я хмыкаю. В словах учителя есть что-то смешное, но я не могу объяснить, что именно.

Едва получив бланк «Скантрон» [2] «Скантрон» — бланки ответов (наверняка бланки для ЕГЭ создавались на их основе, очень уж велико сходство), проверяющиеся компьютером. Что интересно, «Скантрон» — также название компании, монополизировавшей их производство в США (обслуживает 98 % районов, где есть школы). Более того, по некоторым источникам, эта компания сама же и лоббировала введение тестовой системы (которое обычно и обвиняют в развале образования; чуете, как запахло теорией заговора?). и пробежав его глазами, я понимаю, что на бумаге не настоящий тест. Истинное задание лежит где-то глубже. То, что я не могу сконцентрироваться на вопросах, ясно указывает, что нужно искать другой смысл.

Я беру карандаш и начинаю закрашивать кружочки на бланке — и мир исчезает. Время исчезает. Я нахожу в рядах одинаковых кружочков скрытые взаимосвязи. Вот он, ключ ко всему! И вдруг…

— Карандаши на стол! Время вышло. Сдавайте работы.

Сорок минут прошли незаметно. Я оглядываю обе стороны бланка и вижу невероятные созвездия, которых не найдешь на небесах и в которых больше смысла, чем в звездах нашего неба. Осталось только, чтобы кто-то соединил точки.

Девочку с голубыми волосами назначили хранительницей сокровищ и выдали ей сундук торговых деклараций с затонувших кораблей. Ее задача — читать их в поисках сведений об ожидающих нас сокровищах, отыскивая их в списках грузов. Кажется, не так уж и плохо, вот только все страницы разорваны на мелкие клочки и их надо еще склеить. Бедняжка трудится над этим день и ночь.

Пухлый парень, которого теперь все зовут сказителем, пытается почерпнуть хоть что-нибудь из огромного фолианта, который капитан ему всучил. Увы, вся книга написана рунами языка, который мне кажется либо мертвым, либо вымышленным.

— Это ад на земле! — заявляет расстроенный сказитель. Попугай, успевающий слышать что угодно чуть ли не до того, как это звучит вслух, поправляет: поскольку земли даже с вороньего гнезда не видно, лучше было бы назвать ситуацию «адом на плаву».

Девочка в ошейнике отвечает за поднятие боевого духа — что странно, сама-то она всегда мрачнее тучи:

— Мы все умрем, и это будет больно, — не раз повторяла она, хотя каждый раз ей удавалось подобрать новый синоним. Тоже мне боевой дух.

Парень с мешочком костей неплохо навострился предсказывать будущее. Он повсюду таскает останки попугайского папаши, готовый по первому слову капитана разложить их и выдать пророчество.

Повелитель костей признается мне, что большую часть предсказаний он выдумывает, но говорит достаточно туманно, чтобы ему поверил каждый, кому этого действительно хочется.

— Почему ты так уверен, что я тебя не выдам? — интересуюсь я.

Он улыбается:

— Я легко могу напророчить, что матрос, которому на роду написаны слава и богатство, швырнет тебя за борт.

После чего, конечно, дни мои сочтены. Должен признаться, этот парень не дурак.

Штурман занят тем же, чем и всегда. Прокладывает курсы и ищет, чему бы довериться, чтобы добраться до впадины и вернуться назад.

— На тебя у капитана особые планы, — говорит он мне. — Думаю, тебе понравится. — Потом он каким-то образом в четыре шага делает из «особых планов» «опухшие гланды» и начинает обеспокоенно ощупывать свое горло.

— Ты, мой дерзкий двоечник, — говорит мне капитан, — будешь нашим придворным художником. — (Одно упоминание оценки заставило мой лоб заболеть с новой силой. Хорошо, что на корабле нет ни одного зеркала, так что я хотя бы не вижу клейма.) — Твоя задача — вести бортовой журнал в картинках.