Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Они предупредили меня, что возьмут ее с собой, невзирая на все опасения:

— Она уверена, что все гораздо хуже, чем есть на самом деле, — сказала мама. — Сам знаешь, какое у нее богатое воображение. Ну и вообще, вам хорошо бы повидаться. Доктор Пуаро не возражает.

Поэтому однажды в час посещений я замечаю ее за столом рядом с родителями.

Увидев сестру, я останавливаюсь: совсем забыл, что она придет. Я как будто боюсь навредить ей, подойдя слишком близко. Я не хочу причинять ей вред и не желаю, чтобы она видела меня в таком состоянии. Но наступило время визитов. От него не убежать. Я осторожно подхожу к родителям.

— Привет, Кейден!

— Привет, Маккензи!

— Хорошо выглядишь. Ну, не считая вороньего гнезда на голове.

— Ты тоже хорошо выглядишь.

Папа встает и отодвигает свободный стул:

— Присядь, Кейден.

Я послушно сажусь и стараюсь, чтобы колени не прыгали. Мне удается, только когда я полностью сосредотачиваюсь, а значит, теряю нить беседы. Я не хочу ее терять. Я хочу блистать перед сестрой. Я хочу показать ей, что все нормально. Не думаю, что у меня получается.

Губы Маккензи шевелятся, а глаза мечут молнии. До меня долетает обрывок фразы:

— …Так что Мамаши с Танцев едва не выклевали друг другу глаза, так что мама, которая точно не одна из них, нашла мне нормальный танцевальный кружок, где меня не окружают одни психи. — Тут она опускает глаза и слегка краснеет: — Ой, прости, я не специально!

Я сейчас мало что ощущаю, но мне бы наверняка было неловко за то, что неловко ей. Поэтому я отвечаю:

— Ну, есть психи и есть полные психи. Синдром Мамаши с Танцев ничем не лечится. Ну, разве что цианидом.

Сестра хихикает. Родителям совсем не весело:

— Маккензи, мы не произносим этого слова, — напоминает мама. — И слова на букву «ц» тоже.

— «Циклоп», — говорю я. — Потому что у врача всего один глаз.

Маккензи снова хихикает:

— Ты все выдумываешь!

— На самом деле, — вмешивается папа со странной гордостью в голосе, — это правда. Второй глаз стеклянный.

— Зато его крылья в порядке, — продолжаю я. — Только лететь-то ему некуда.

— Давайте сыграем во что-нибудь! — быстро произносит мама. Последний раз я играл в «Яблоко к яблоку», когда приходила Шелби. Или это был Макс? Нет, по-моему, это была Шелби. Хотя я знаю правила, тогда я не мог уловить смысла игры. Правила проcты до безобразия: на стол кладется карточка с прилагательным (например, «неуклюжий»), и все выбрасывают карты с наиболее подходящим существительным. Класть карточки наугад имеет смысл, только если ты расположен острить, а не просто переел таблеток. В последний раз я только всех расстроил.

Сегодня все посетители решили провести время за игрой, поэтому на шкафу осталась только злосчастная коробка «Яблоко к яблоку», которую сестра и ухватила, не зная печальной предыстории.

— У меня идея, — произносит мама, когда Маккензи возвращается с игрой. — Может быть, построим из всего этого карточный домик? — Сестра собирается возразить, но папа выразительно смотрит на нее: мол, потом объясним.

Я улыбаюсь при мысли о карточном домике, уловив иронию, которая не доходит до них. Попугай назвал бы это хорошим знаком. Он предложил бы все-таки попытаться сыграть в игру. Поэтому я не пытаюсь.

Папа начинает строить, сосредоточившись, как будто закладывает фундамент моста. Мы по очереди добавляем по карте. Не успеваем мы положить и десяти карточек, как домик рушится. У нас четыре попытки. В четвертый раз у нас получается чуть-чуть лучше, и мы успеваем построить второй этаж, прежде чем все обваливается.

— Не повезло, — замечает мама.

— Непростое занятие, даже когда море спокойно, — отзываюсь я.

Родители одновременно пытаются сменить тему, но сестра опережает их:

— Какое море?

— Какое еще море? — переспрашиваю я.

— Ты сказал, что море спокойно.

— Разве?

— Маккензи… — начинает папа, но мама осторожно берет его за плечо:

— Пусть Кейден сам ответит.

Мне вдруг становится очень, очень неловко. Невероятно стыдно, как будто я ковырял в носу во время свидания. Я отворачиваюсь и выглядываю в окно: передо мной покатые холмы, поросшие свежескошенной травой. Это возвращает меня на твердую землю, пусть даже ненадолго. Все равно капитан где-то неподалеку и слышит каждое мое слово.

— Со мной… иногда такой бывает, — говорю я сестре, чтобы не провалиться сквозь землю.

— Понимаю, — отвечает она.

Маккензи накрывает мою руку своей. Смотреть ей в глаза я по-прежнему не могу, так что гляжу на ее руку.

— Помнишь, как на Рождество мы строили крепости из картонных коробок? — спрашивает она.

Я улыбаюсь:

— Да. Было весело.

— Крепости были такими настоящими, и в то же время не были… Понимаешь?

Некоторое время мы все молчим.

— Сейчас Рождество? — спрашиваю я.

Папа вздыхает:

— Кейден, сейчас почти лето.

— А.

У мамы в глазах стоят слезы. Чем я так ее расстроил?

Ранний вечер. Скоро закат. Солнце уже приблизилось к линии горизонта и отбрасывает на поверхность моря гипнотические отблески. Ветер дует в наши паруса, и мы полным ходом идем на запад.

Я на палубе, с Карлайлом. Он дает мне швабру и позволяет немного поделать его грязную работу.

— Что-то мне не кажется, что капитан это бы одобрил, — замечаю я. — Или попугай.

О капитане уборщик, кажется, не думает вообще ничего, зато про попугая говорит:

— Птица видит все. Я давно перестал пытаться что-то от нее скрыть.

— Тогда… на чьей вы стороне?

Карлайл улыбается и выливает на палубу немного воды, чтобы я мыл дальше:

— На твоей. — Некоторое время он рассматривает меня и продолжает: — Ты напоминаешь мне меня самого, когда я был в твоей шкуре.

— Вы?

— Ага. — Он закрывает ноутбук, чтобы не отвлекаться от разговора. В комнате отдыха мы не одни, но большинство просто смотрит телевизор. Говорим только мы с ним. — Тебе повезло. Мне тоже было пятнадцать, когда случился мой первый эпизод, но я угодил в куда менее приятное местечко, чем это.

— Вы? — повторяю я.

— Сначала они нашли биполярное, но потом мне стало мерещиться что-то совсем уж несусветное, да еще добавились слуховые галлюцинации. Тогда они поменяли диагноз на шизоаффективное расстройство.

Он произносит эти слова в полный голос и без трагизма, который вкладывают в них люди извне. Мысль о том, что Карлайл один из нас, беспокоит меня: а вдруг он лжет? Вдруг он просто хочет запудрить мне мозги? Нет. Это просто паранойя. Так сказал бы Пуаро, и он был бы прав.

Терапевт объясняет, что шизоаффективное — это нечто среднее между биполярным расстройством и шизофренией:

— Следовало бы назвать его триполярным. Сначала накатывает мания величия и ты считаешь себя повелителем вселенной, потом ты уходишь в неизведанные дали: видишь и слышишь всякое — веришь в то, чего не бывает. А после спускаешься с небес на землю и впадаешь в депрессию, осознав, куда тебя занесло.