Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Мы стоим перед выходом. Открывается внутренняя дверь, и мы заходим в тамбур. Мама обнимает меня за плечи, и я понимаю, что это нужно не только мне, но и ей. Ее успокаивает, что она наконец-то может успокоить меня, чего ей не удавалось уже столько времени.

Моя болезнь заставила всю семью пройти огонь, воду и медные трубы. И хотя моей трубой был Марианский желоб, родителям тоже не позавидуешь. Я никогда не забуду того, как они каждый день приходили в больницу, даже когда я явно витал в других мирах. Никогда не забуду, как сестра держала меня за руку и пыталась понять, каково там, где я сейчас.

Внутренняя дверь захлопывается у нас за спиной. Я задерживаю дыхание. Потом открывается выход, и я снова становлюсь частью разумного мира.

Час спустя, устроив безумно-упаднический пир и объевшись мороженым до упаду, мы подъезжаем к дому и с дальнего конца улицы замечаем шарик Маккензи. Он привязан к почтовому ящику и лениво раскачивается от легкого ветерка. Я громко хохочу, когда вижу, что это.

— Где ты только раскопала надувной мозг?

— В сети, — хмыкает сестра. — А еще там были печень и почки.

Я крепко обнимаю ее:

— Лучший в мире шарик!

Мы выходим из машины и, с разрешения Маккензи, я отвязываю наполненным гелием мозг, выпускаю его в небо и смотрю, как он исчезает в небе.

Девять недель. Вот сколько я провел в больнице. Я специально заглядываю в висящий на кухне календарь, потому что мне кажется, что это длилось куда дольше.

Уже настали летние каникулы, но я бы в любом случае не смог усидеть в классе и сосредоточиться на уроке. Моя концентрация и желание получать знания сейчас примерно как у морского огурца. Отчасти виновата болезнь, отчасти лекарства. Говорят, со временем станет лучше. Я им верю, но неохотно. «И это пройдет».

Моя судьба с осени подвешена в воздухе. Я могу сидеть дома до января и перепройти отучиться второй семестр. Я могу сменить школу и начать все заново. Я могу учиться дома, пока не догоню программу. Можно, в конце концов, просто перейти в сентябре в следующий класс, а программу нагнать на следующий год в летней школе. Даже в высшей математике меньше неизвестных, чем в моем образовании.

Мой врач советует не волноваться об этом. Мой новый врач — не Пуаро. Когда тебя выписывают, тебе нужен новый врач. Вот как это работает. Он нормальный парень. Проводит со мной больше времени, чем я ожидал. Прописывает мне лекарства. Я пью их. Ненавижу, но пью. Они отупляют, но не так, как раньше. Теперь желе больше похоже на взбитые сливки.

Нового врача зовут доктор Фишель — это подходит, потому что он лицом немножко напоминает форель. Посмотрим, что из этого выйдет.

Мне снится сон. Мы с семьей идем по берегу моря. Где-то в Атлантик-сити или Санта-Монике. Маккензи тащит родителей к аттракционам — американские горки, гоночные машинки, все дела, — а я почему-то все время отстаю и не могу их догнать. Скоро они теряются в толпе. И тут я слышу голос:

— Эй, ты! Я тебя заждался!

Я поворачиваюсь на голос и вижу яхту. И не просто какое-то суденышко, а нечто королевских размеров. Нечто ярко-золотое с черными, как деготь, окнами. Там и джакузи, и бар, и команда, кажется, целиком состоящая из красоток в бикини. А у трапа стоит знакомая фигура. Да, он подстриг бороду и надел белый с золотом мундир. Но я все равно знаю, кто передо мной.

— Мы не можем отплыть без помощника капитана. А эту должность я приберег для тебя.

Я обнаруживаю, что уже наполовину поднялся по трапу, еще несколько шагов — и окажусь на яхте. Не помню, как я сюда попал.

— Я с радостью приму тебя на борт, — продолжает капитан.

— Куда плывем? — Мое любопытство сильнее, чем мне того хотелось бы.

— Карибский риф, — отвечает он. — Тот, которого не видел еще никто из смертных. Ты ведь опытный дайвер, а?

— Нет.

— Ничего, со мной ты наберешься опыта.

Он улыбается. Его здоровый глаз уставился на меня уже знакомым пристальным взглядом. Я так к нему привык, что мне уже почти нравится. На его втором глазу больше нет повязки, а вместо персиковой косточки вставлен блестящий на солнце бриллиант.

— Все на борт! — командует он.

Я медлю посреди трапа. Медлю. Еще медлю.

И отвечаю:

— Ну уж нет.

Он не пытается меня убедить, только с улыбкой кивает. А потом произносит тихим голосом, каким-то образом заглушающим гомон толпы:

— В конце концов ты поплывешь с нами. Ты и сам это знаешь, ведь правда? Рано или поздно мы со змеем возьмем свое.

Я думаю над его словами, и хотя от одной этой мысли у меня мороз по коже, это очень даже возможно.

— Может быть, — отвечаю я. Потом признаюсь: — Наверно. Но не сегодня.

Я разворачиваюсь и спускаюсь по трапу. Это не самый безопасный путь, но я делал вещи и рискованнее. Снова оказавшись на причале, я оборачиваюсь, чтобы поглядеть, не исчезла ли яхта, как свойственно видениям. Но нет, она на месте, и капитан по-прежнему ждет, уставившись на меня своим единственным глазом.

И я понимаю, что он будет ждать всегда. Он никуда не денется. И в свое время я стану первым помощником и, хочу я того или нет, отплыву к странным берегам, чтобы нырять в пучину снова и снова. И, быть может, однажды я нырну так глубоко, что меня поймает Змей Бездны и наверх я уже не выберусь. Нет смысла отрицать, что такое случается.

Но не сегодня — и это приносит мне огромное облегчение. Значит, до завтра все будет в порядке.

«Бездна Челленджера» — ни в коем случае не художественный вымысел. Кейден странствует по слишком уж настоящим мирам. Одну из трех американских семей посещает призрак психического расстройства. Я знаю точно, потому что мы — как раз такая семья. Мы прошли через многое из того, что ожидало семью Кейдена. Я смотрел, как близкий мне человек погружается в бездну, и не мог ничего поделать.

С помощью моего сына я постарался передать, на что похожа эта бездна. Впечатления от больниц, чувство страха, паранойя, одержимость и депрессия — все это настоящее, как и ощущение «желе» и онемения, наступающее после приема лекарств (это я прочувствовал на себе, когда разок съел две таблетки «серокеля», перепутав его с «экседрином»). Но и процесс выздоровления тоже настоящий. Душевное расстройство никогда не проходит полностью, но может наступить своего рода ремиссия. Как сказал доктор Пуаро, психиатрия — не точная наука, но другой нет — и она развивается с каждым днем, поскольку растет багаж знаний о мозге и сознании и появляются новые, более специализированные лекарства.

Двадцать лет назад мой самый близкий друг, страдавший от шизофрении, покончил с собой. С другой стороны, мой сын нашел свой кусочек неба и торжественно вознесся из бездны, став скорее Карлайлом, чем Кейденом. Все наброски и рисунки в книге принадлежат ему и нарисованы, пока он пребывал в бездне. Для меня это величайшая живопись в мире. Я также позаимствовал из его стихов часть рассуждений Хэла о жизни.