Александр Попов - 54 метра

— Ты что, куришь?!! — крикнул грозно обладатель густых бровей Винни-Пуха. Ничего не ответил САКА, только причмокивание участилось. Словно гончая, взявшая след, старший лейтенант засеменил ножками вниз по ступенькам, чтобы поймать за руку нарушителя внутреннего распорядка о запрете курения. На его лице читался охотничий азарт. Но… коварная, затаившаяся на лестнице и вступившая в преступный сговор со сглаженными временем ступеньками и вечными военными ботинками сила трения-скольжения начала активное взаимодействие с тапочками бегущего офицера, и он поехал.

Нелепо размахивая руками и свободной ногой, он отражал богатой мимикой гамму противоречивых чувств, которые явно испытывал, пытаясь сохранить равновесие на экстремальной поверхности. Его волосатая чайка ожила, часто замахав крыльями на блестящем от пота взволнованном лице и полетела. Вслед за ней под воздействием ньютоновских формул про яблоки полетел и Еременко. Его тело кубарем покатилось вниз по лестнице, набирая ускорение. Скорее всего, на его пути попалась целая ступенька, на которую волею судеб никто никогда не наступал. И, описав в воздухе высокую параболическую дугу, он плашмя рухнул в тот самый резервуар грязи с четким «шмяк!» Ножки еще семенили, потеряв где-то один тапок. Старший лейтенант еще приходил в себя, пытаясь вдохнуть воздух ушибленной грудью. А предательски белая рубашка, пуская пузыри в черной жиже, уже вовсю принялась впитывать ее самую.

Наступила тишина. Почти у самого лица бобруйского лося, в шоке, стоял замеревший на месте Соловко с тлеющей сигаретой, прилипшей к уголку рта. В его голове шла борьба разума и инстинктов. Разум был пиратской версией коллективного, и его было мало. Поэтому шепот рассудка о помощи пострадавшему не был услышан его владельцем. Повисла пауза. Все участники и свидетели, включая нас с Дуриком, замерли в ожидании чьих-либо активных действий. Наконец, зрачок раненого лося сфокусировался на гигантских ботинках нахимовца СААВЬА. Рот пИдагога приоткрылся и, со свистом выпустив воздух с пузырьками в жижу, прошипел: «Уф-ф-убью, с-с-с-у-к-а-а». При этом правая рука Еременко начала медленно-медленно тянуться в сторону тех самых ног не с добрыми намерениями. Сака стоял, как завороженный удавом кролик, и перед его глазами пробегала жизнь. Вот его уронили в родильном доме… Вот он подрос и проглотил отцовские командирские часы… Вот его лупят пластмассовыми совочками в детском саду… Вот над ним прикалываются в школе… Вот в училище… И вот он стоит здесь и смотрит в зрачок смерти. Инстинкты сработали, когда мы, сторонние наблюдатели, закричали ему: «Беги! САКА, беги!» И он побежал… Рука схватила пустоту того места, где секунду назад стояла вожделенная нога. Но она была уже в прыжке и пролетала над офицером, пытаясь перескочить опасность. Не рассчитав, оттолкнулась от ягодиц последнего, оставив рифленый след огромного размера и немного притопив корпус последнего в черной луже. Возглавляемый нейронными импульсами, Соловко унесся с немыслимой скоростью в роту…

— С-А-А-В-Е-Й!!! — разнеслось эхом по всему учебному корпусу.

После этого старший лейтенант с маскировкой на лице, в исключительно камуфляжной рубашке в стиле «коммандос» и в одном тапке долго носился в поисках виновника. Но тот искусно прятался и часто менял место дислокации. Вроде его все же нашли ближе ко второй половине ночи. Но я этого уже не видел, потому что, пулей раздевшись, делал вид, что сплю, чтобы мне не перепало клокочущей ярости. И так старался сделать вид, что и вправду заснул с улыбкой на лице…

А завтра будет новый день…

— Ухов, почему не стрижены?

— Стрижен. Просто у меня волосы густые и темные.

— Так сделайте, чтобы они стали светлыми и редкими…

Второй курс. Мир если и изменился, то ненамного. Определенно радовал один фактор: мы больше не были самыми младшими в этой дурацкой «вселенной». И за это нам полагались дурацкие привилегии. Например, в отсутствии пИдагогов и вышестоящего начальства носить пилотку на затылке или поперек всей головы, подобно Наполеону. Держать руки в карманах, когда холодно. Застегивать верхнюю пуговицу на одежде, чтобы ветер не выгонял нагретый воздух. Не затягиваться ремнем, словно уродец, так, что свободно не вздохнуть. Загибать кокарду. И вставлять утюг в бескозырку.

Бескозырка — самый бесполезный головной убор, наверное, созданный для унижения военных. Человек, надевший это чудо на макушку, становится похожим на гвоздь на ножках. Греть он не греет, продувается, на голову давит, оставляя красноватый след на лбу. На этом же лбу остаются прыщи от брезента по ободку, в котором иголки с нитками. Огромная парусность постоянно помогает ветру срывать ее с головы и катить по вечным питерским дождевым лужам. Зато! Вслушайтесь! Ленточки с якорьками красиво развиваются. Блин, как косички у первоклашки, все время норовят в рот залезть. Всем так и хочется их подергать. Бескозырка бывает черного и белого цвета. Белый — символ чистоты и добра. Я ненавидел его за то, что вся грязь мира проявлялась на чехле за пятнадцать минут до увольнения в город. Побелка, мел, канцелярский штрих помогали иногда закрасить грязь и ржавчину на чехле, но вскоре белый цвет превращался в серый с оттенками рыжего. Но самое дикое — это внешний вид при получении ее на складе. Она настолько мята и бесформенна, что в голову лезут мысли об игре ею в футбол. Именно это и помогает исправить «утюг». Он создается из внутреннего металлического обруча бескозырки и помогает держать форму и без того дизайнерской шляпы, похожую на рабочую поверхность утюга. Отсюда и название. В общем, выглядеть хоть с небольшой толикой достоинства и самоуважения тоже считалось привилегией, заработанной за один год мучений. Но у третьего курса, прошу заметить, бывшего второго, было свое мнение на этот счет. Об этом я узнал уже пятого сентября 1999 года…

— Стой! — раздалось мне в спину. — Стой, военный!!! Чо, глухой?!? — скользящий удар по спине заставил резко обернуться и увидеть Жабу. Толком даже не знаю, как его на самом деле звали, да и неважно это. Знаю только, что он ходил в компании двух человек. Чича и Бразер их клички. А вот и они в пятнадцати шагах стоят и смотрят на происходящее. Жаба был ниже меня и весил килограммов на двадцать меньше. Но этот факт не мешал ему наглеть. Второй взмах его руки должен был достигнуть пилотки на моей голове, но наткнулся на ладонь. Придя немного в замешательство от пусть небольшого, но все-таки сопротивления, он спросил: «Не боишься?» И скосил глаза на двоих сзади.

— А в чем, собственно, дело? Я уже на втором курсе, и считаю, что понты ваши вместе с комплексами самореализации должны быть направлены на первый, — адреналин начал бегать по моим венам, заставляя язык медленно шевелиться, а тело немного дрожать от внутреннего напряжения.