Александр Попов - 54 метра

ЕФТЕЙ знает мое сумасшедшее Я и поэтому зло улыбается командиру перед тем, как уйти за дверь, оставив нас наедине. Знаете, почему офицер может ударить курсанта или солдата? А что он офицеру сделает? И что докажет? Правила таковы, что если это случится наоборот, то тебя посадят в дисциплинарный батальон. «Дисбат» — это ад на земле, после которого тюрьма покажется курортом. Там за несколько месяцев пребывания здоровья вытягивают, как за полжизни. Оттуда возвращаются с пустыми глазами и печатью молчания. Офицеру даже перечить нельзя — это тоже статья, по которой туда можно попасть. Но сейчас мы одни, без свидетелей, хотя по большому счету, никто из роты не стал бы на меня доносы писать, так что можно было ЕФТЕЮ и не уходить.

Я уставился на АГЕИЧА, которого распирало изнутри героизмом. Я ждал еще одного удара, для очищения моей совести. И дождался его. От него мою голову мотнуло в сторону, и клацнули зубы. Я встал и коротким ударом в солнечное сплетение изменил выражение лица офицера от самодовольного до испуганного. Хватая ртом воздух, под припев немецкой группы, ОНО осело по стеночке на пол. Взяв его чуть пониже кадыка двумя руками, я принялся сдавливать его горло, заставляя менять цвет лица. Когда оно стало темно-бордового цвета с оттенком фиолетового, я разжал ладони, и АГЕИЧ закашлялся, жадно задышав. Я бы еще разок повторил это, но тогда бы я стал ничем не лучше всех тех уродов, которые попадались мне по жизни, бренча передо мной медальками и тыча меня носом в свои погоны, как в последний довод своей правоты. Я встаю и ухожу в кубрик, где в полутьме заваливаюсь на «шконку», обтянутую синим вонючим одеялом с тремя белыми полосками снизу. Мне не у кого спросить совета. Что, так и должно быть? Разве такая она — жизнь? В детстве мне читали детское Евангелие, где добро побеждает зло наивным игнорированием последнего. Зачем? Ведь это же неправда! Добро без кулаков — растерзанный труп. Правда в том, что нужен баланс между темным и светлым внутри каждого.

Вот о чем я думал, когда АГЕИЧ выскочил из роты и принялся звонить с КПП всем подряд.

— Алло, мама? Я не переживу этого. Меня хотят убить. Да, мама, Попов.

— Алло, дежурный по ЛенВМБ? Меня хотят убить. Фамилия — Попов. Да. Да. Да.

— Алло, президент? Как, не туда попали? Как, пошел на хрен? А Попов?

Начиная с первых минут пребывания в темно-синей форме у индивидуумов возникает агрессия и ненависть ко многим вещам.

Гражданских ненавидели за их возможность вдыхать запах девичьих волос и не ценить этого. Гулять вечером по городу и не обращать на это внимания. Есть приличную еду и выковыривать оттуда чего-нибудь, что ты не ешь. За возможность спать в нормальной кровати одному, а не в стае таких же волчат. Иметь свои вещи и не бояться, что их украдут или, если ты слаб, отберут. Мы не могли гражданским простить себя в прошлом. Ведь мы так же безалаберно и с недовольством когда-то вкушали радости жизни. А теперь, глядя назад, понимаем, как это все было прекрасно. Прекрасна была та свобода, с которой можно было дышать. Теперь ее нет. А у них она есть.

Суворовцев и других сухопутных сверстников, если разобраться, мы не очень-то и ненавидели. Но будучи в большинстве своем детьми флотских офицеров, с самого детства привыкли слышать о «тупых САПОГАХ». Ненависть наших предков наложилась на неокрепшие подростковые разумы. Мы бились. Жестко. Толпа на толпу. Сверкали бляхи в отраженных солнечных лучах станции метро «Горьковская», рассекая со свистом воздух. Зеленое дралось против черного, окрашивая все в красное. В ход шли бутылки и доски, некоторые имели вентиля пожарных гидрантов, используемые как кастеты. Так что травмы получали обе стороны приличные. Имелись поломанные конечности вперемежку с рассеченными головами и обломанными зубами. Чем взрослей мы становились, тем эта ненависть становилась меньше. Мы начинали понимать ее необоснованность и примитивность. Они ведь такие же, как мы, несчастные дети.

Наверное, личные пережитые негативные эмоции всегда будут казаться горче, чем чьи-то чужие.

Здесь, в Низино, без этого не обошлось. Без ненависти. С нами в коллективе учились люди, прошедшие огонь войны, и здесь они тоже его искали. Одного из таких людей звали Андрей Соболев.

Однажды ночью я проснулся от привычных мне криков: «Наших бьют!!!»

Одеваясь, как по тревоге, на ходу, я ударом ноги оторвал от разборной кровати дужку спинки, которая сгодится для ударов наотмашь, как дубиной, и побежал на улицу. Обычно подробности выясняются на ходу и по ходу. Так и сейчас, информация поступала урывками и частями, но суть становилась ясна: кто-то из местных повздорил с «нашими», находящимися в самоволке, и избил их. Те, в свою очередь, вернулись в большем количестве и избили первых. Детский сад, в общем, если не считать, что это давно уже не игры в крутых мальчиков, и мозги можно по-настоящему вышибить из головы. И в тюрьме тоже можно сидеть по-настоящему. Местные принялись преследовать курсантов с серьезными намерениями, когда те перелезли за забор и позвали нас на подмогу. Несколько аборигенов в азарте преследования перелезли через забор вслед за курсантами. Теперь они пытались подняться на ноги в розовеющих от их крови сугробах. Мы все остановились и затихли.

Соболев поочередно подходил то к одному, то к другому гражданскому и размеренно и монотонно лупил заточенной по краям бляхой на конце кожаного ремня, целясь в голову. Те, привставая на четвереньки с кровавыми месивами вместо лиц, пытались закрыться разорванными до мяса от ударов бляхой ладонями. Но та с хлюпающим звуком врезалась в их голову, заставляя дергаться, как у тряпичной куклы. Хлюп! — очередной удар попал в скулу гражданскому, и тот завыл, пуская алые пузыри с осколками зубов. Но самое страшное, что мы все видели — это улыбка Андрея. Он получал от этого удовольствие, это и было самым страшным, что пришлось видеть этой ночью. Так бы, наверное, и продолжалось, но раздались выстрелы и звук бьющегося стекла на КПП. Это местные приехали выручать двух «пленных» (в области почти у каждой семьи есть ствол, это своеобразная дань беспредельным годам нашей истории). Этих двух оттащили на КПП и увезли на машинах в больницу, сыпля в нашу сторону угрозами. Все происходило под уговоры местного участкового «не проливать больше кровь». После этого курсантов стали отлавливать и избивать, когда те в малых количествах появлялись на «их территории». Кто виноват? Кто прав? Я не знаю.

Нам предстояло еще многое узнать о ненависти, которая ожидала нас за поворотами жизни.

Я стою у метро «Елизаровская» и курю каждые двадцать минут. Мой организм уже не хочет курить, точнее, ему плохо от переизбытка никотина, но я все равно вдыхаю ядовитый дым. Сегодня как-то получилось, что кто-то из дежурных офицеров ошибся и внес мою фамилию в списки увольняемых на воскресенье, когда после обеда можно уйти в город. Я не знал об этом и поэтому шарахался по казарме от телевизора к кровати, в попытке определиться, чего мне больше хочется: спать или смотреть кино? Но потом кто-то прибежал и сказал, что дежурный на КПП не отпустит всех в увольнение, пока списки не будут соответствовать действительности. В общем, для действительности им не хватало меня. Учитывая тот факт, что, избежав пробежки-марафона и проверки на внешний вид, меня силой выгоняют в город, я поспешил согласиться.