Владимир Карпов - Нехитрые праздники

К Сашке ехать было поздно. Отправился домой на такси. Водка у таксиста нашлась. Прямо тут же, в машине, отпил из горлышка. И сразу, после всей нервотрепки, перемятости душевной, захмелел крепко.

Так домой и ввалился — с сапогами и початой бутылкой в руках.

— Задержался маненько!.. — растопырил он руки перед встретившей его женой. — Отвяжись — худая жись, привяжись — хорошая!.. А ты чего не спишь?

— Налакался. В первый же день! Спасибо. — Недвижно стояла Татьяна. — А это что?.. Зачем ты их брал?.. — потянулась она к сапогам.

— Да нет… это не твои… Это… Я две пары брал. Понимаешь! Две пары, — закричал Михаил. — Можешь понять?! Человек тоже ведь она. Виноват перед ней…

— А-а-ах!.. — задрожала Татьяна. — Он перед ней виноват!.. А я как же?.. Что же вы со мной делаете!.. Маша, что они со мной делают!.. — повернулась она к вышедшей на ее стоны подруге. — Я жду, с ума схожу, а он у нее!.. Сапоги ей купил!.. После всего!.. Да как к ней прикоснуться-то!.. Ночь пробыл! Что они со мной делают?!

— Ничего, ничего, Татьянка, успокойся, найдем управу, найде-ем! — говорила низенькая пышечка Маша и вся при этом как-то лоснилась, будто в радости большой.

— Пойми ты, Танька, ну пойми, ради бога, — по-хорошему хотел! По-хорошему!.. Что ты ее-то слушаешь, она же своего мужика довела!..

— Не кричи, не кричи. Нечего кричать. Никто тебя не боится. — Закрывала собой Татьяну подруга. — Обнаглел!..

— Катитесь вы!..

Михаил прошел на кухню, шарахнув по ходу с размаха бутылку о косяк. Лег на пол, положив сапоги под голову.

…Вдруг чувствует, кто-то его тормошит. Милиционер. Опять милиционер, в погонах, не во сне, наяву, на кухне, стоит перед ним.

— Вставай, пойдем.

— Куда?

— В отделение — куда! Быстро, некогда мне с тобой!

Что за напасть такая снова в отделение, из своей кухни.

— Зачем?.. — никак не разумел Михаил.

— За все надо в жизни, Миша, отвечать. За все. Хватит, — стояла за милиционером Татьяна.

До Михаила, наконец, дошло — его забирают, забирают как семейного дебошира… Машенька, видно, удружила — она своего бывшего мужа не раз сдавала. И Танька, дура, туда же, под ее дудочку. Правда, поняла уже, что перегнула — старается держаться, уверенной казаться, а саму всю сводит, в глаза смотреть не может.

— Парень, это не ты сейчас с этими сапогами в отделении был? — указал милиционер на сапоги на полу.

— Я…

Михаил пригляделся, точно — тот самый лейтенант, который отпустил из милиции.

— …Ввалился, устроил дебош, стал бутылкой размахивать, разбил, вот осколки!.. — успевала наговаривать милиционеру Маша: — Всячески третирует жену!..

— Ясно-ясно! — кивнул сдержанно лейтенант. — Пошли, — кивком тоже указал он на дверь Михаилу.

В лифте молчали, а когда вышли, лейтенант с пониманием так приостановил Михаила:

— Слушай, тебе есть где до утра пробыть сегодня?

— Есть. У друга могу. По улице могу просто погулять, светает уже.

— Нет, давай-ка лучше к другу. Только чтоб честно — обратно, домой, ни шагу до утра. Вызов был: мы обязаны забрать.

— Что, вот так любая женщина позвонит с бухты-барахты — заберите мужика, буянит — и вы забираете, что ли?

— Забираем. Три привода — можно заводить судебное дело. От года до трех… И вы так же, мужики, позвонить можете, если баба скандалит — заберем.

— Ну уж это… Как же… Женщину-то.

— А так же! Чем кулаками, как вы, дураки. Потом сидите!..

— Ну уж это… звонить!..

— Ну, ладно. Дело твое… Смотри, ты мне обещал. А в другой раз — заберу! — пригрозил милиционер напоследок.

— Спасибо. Нормально все будет…

День близился чудный! Ночь была звездная, а теперь на западе четко обозначилась в небе светлая полоса. В день этот, после долгого перерыва, предстояло Михаилу выйти в рейс, и сыну его, Степке, сегодня первый раз в школу!

Степка с букетом цветов одним из первых стоял в строю на школьной линейке. Из группы родителей смотрели на него радостные папа и мама — только Степка постоянно терял их из виду, потому как стояли они далеко друг от друга, и ему трудно было смотреть на них обоих сразу. Большой лысоватый дядя в очках — говорил, что у них, у детей, появился теперь второй дом, школа, где они будут учиться и узнают много интересного… Потом перед линейкой прошла большая девочка в белом фартуке и позвенела колокольчиком. И молодая совсем тетенька-учительница повела их в школу. Папа и мама, как и все родители, махали вслед руками. Он, Степка, в одной руке неся букет, в другой портфель, поднялся вместе с другими ребятами по ступенькам, вошел в класс с тремя рядами белых парт. Началась новая трудовая жизнь…

Автобус Михаила стоял у стелы с надписью «Европа — Азия». Пассажиры выходили. Михаил остался за рулем. Сидел отдаленный, погруженный в думы свои.

Перед рейсом заглянул в библиотеку, и ему передали письмо — адресованное Михаилу, оно пришло на библиотеку автопарка. Михаил достал письмо из кармана, в который раз стал перечитывать:

«Когда узнала я, что беременна, решила ничего тебе не говорить. Собралась и уехала. Хотела родить, вырастить ребенка, тогда и сообщить. Но жизнь с нашими хотениями не всегда считается. Оказалось, что я больна, ребенок родился неживым… Как я все это пережила, не знаю. Поэтому очень понимаю, как сейчас не сладко тебе. Немало я передумала и тебя не обвиняю. А если обвиняю, то гораздо меньше, чем себя. По крайней мере, у меня было больше оснований устоять перед распространившимся пониманием жизни. Но я долго жила в общежитии и сначала с недоумением, а потом с интересом смотрела изо дня в день на то, каким трепетом и восторгом сопровождается у девчонок преддверие вечеринок с необязывающими ни к чему отношениями с молодыми людьми. Было время, когда люди верили, что истинность жизни в созидании будущего, еще раньше видели ее в смирении, в жертвенности… А мы, для которых и строился рай земной, видим ценность жизни в усладе, которую получать хотим самым нехитрым путем. Смешно, но отсюда все наши беды — по крайней мере, наши с тобой. Мы поддались соблазну.

Догадываюсь, что отношения с женой у тебя сейчас, должно быть, неважные. Если бы она меня послушала, я посоветовала бы ей смирить гордыню, стерпеть, не обижаться и понять: ты всего-навсего человек, живущий в своем времени, остальное — воля случая. Наконец, полагаю, что если муж тянется к другой, то в этом есть вина и жены. И наоборот.

Должна сказать тебе и следующее. На этом месте я не раз запиналась, комкала листок… Но сказать должна. Зачем же иначе пишу?.. Если у вас с женой после всего этого… не ладится, если тебе некуда прийти и ты одинок, знай, я тоже одна. Но лучше, если у вас все будет хорошо. Буду лишь рада.

Всего тебе (и твоим семьям) доброго. Вера».