Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены

– Сейчас я могу только о себе и своей жене заботиться, – говорит он.

И я слышу, как он плачет. Одиночный возглас, глубокий, ревущий всхлип.

Потом он вешает трубку.

Я вывожу собаку. Утреннее небо густо-синее, полное обещаний и возможностей. Оно невероятно оптимистично – иными словами, нервирует меня, слишком высоко ставит планку.

Для поездки в суд и для ленча я одеваюсь в один из серых костюмов Джорджа, надеваю белую рубашку и синий галстук. Синее кажется мне более оправданным, чем красное – сигнал агрессии. Меня грызет ощущение неизбежного рока.

Одеваюсь как можно лучше, дезодорантом брызгаю не только под мышками, но и в середину груди, внизу на поясницу, куда только могу достать. Я склонен к потению, и когда приходится нервничать, рубашка пропитывается за две минуты.

В «Уайт-плейнз» я описываю круг возле здания суда. Всюду знаки: «Парковка запрещена круглосуточно». В конце концов паркуюсь возле молла «Галерея» и прохожу через него насквозь.

Здание – как всякое современное здание суда – представляет собой безликую крепость, твердыню бумажной волокиты, бюрократии и зарождающегося безумия нашей системы. Опочтарение – уже удел не только тех, кого «ни снег, ни дождь, ни мрак ночи не удержат от скорейшего завершения предначертанного им пути». Оно стало ритуалом ухода: выгнанный работник возвращается и убивает босса, брошенная жена убивает детей, брошенный муж разбивает машины, убивает посторонних, а потом жену. И самое поразительное, что при этом главной темой общих разговоров служит вопрос, какие деньги лучше – «бумага или пластик»? Обесчеловечивание – вот что меня пугает.

Я подхожу, ожидая увидеть репортерский цирк, фургоны телевидения, спутниковые тарелки. Это же Америка, тут все – цирк. То, что здесь не происходит никакого «торжественного события», не лежат красные дорожки, а идет обычная деловая жизнь, нервирует еще сильнее. Вообще «реально» ли то, что не документировано и не сообщено нам обратно средствами массовой информации? Имеет ли значение происходящее, если оно не освещено прессой? И что это говорит обо мне, если, на мой взгляд, все это без телеоператоров как-то нелегитимно?

В здании звучит безликая запись:

– Добро пожаловать. Просим вас выложить все из карманов в предоставленные контейнеры и пройти процесс сканирования.

Человек передо мной рефлекторно разувается.

Охранник ничего не говорит и просто проводит его через металлодетектор, не обращая внимания, что человек прижимает к груди хорошо поношенные туфли. Глядя на каблуки, я вижу, что он опирается на внешнюю сторону стопы. Это пронация или супинация?

Моя очередь. Я запускаю руку в карман и бросаю в корзину полную горсть – мимо. Мелочь – никели и даймы – рассыпаются по полу осколками стекла, раскатываются во все стороны.

– Сэр, пожалуйста, отойдите в сторону.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– В смысле? – переспрашивает охранник.

– Боюсь, я перестарался. Слегка нервничаю. Сегодня слушается дело моего брата.

– Как интересно, – говорит он, обводя меня датчиком и охлопывая. – Хотите получить свои деньги обратно? – спрашивает он, закончив.

Тем временем другой охранник ходит кругами, собирая мои никели, даймы и квотеры.

– Оставьте себе, – отвечаю я.

– Не имею права. Либо вы заберете, либо в то ведро.

Он показывает на безымянный сосуд Армии спасения, вроде тех, что Санта расставляет в сезон.

– В ведро, – говорю я. И, распихивая по карманам свое имущество, спрашиваю: – Меня проверили по какой-то особой программе?

– У нас для каждого особая программа.

Я слишком лично все это воспринимаю, будто это мне идти под суд сегодня. Нахожу зал суда (по ошибке, спрашивая дорогу, назвал его аудиторией). Он наполовину пуст. Идет какая-то неспешная подготовительная деятельность, передаются из рук в руки бумаги, ходят туда-сюда люди. Будто рабочие готовят сцену к спектаклю. Вся система построена ублюдочно, неуловимо напоминает английскую. Она нереальна, от нее разит американской культурой, фастфудом и отсутствием стиля: клерки и служители толсты и плохо одеты. Сам по себе зал неприятный и неопрятный. Ощущение, будто никто это помещение особо не любит. Похоже скорее на автобусную станцию, чем на объект, пользующийся более глубоким уважением.

Вот здесь я и сижу. Ожидал я СМИ, репортеров, публики, лезущей по головам, а вместо того – ноль. Большой ноль. Мужчина с пивным брюхом делает заметки в блокноте, который когда-то назывался «для стенографии», а женщина в наряде, который моя мама назвала бы рванью, повторяет его действия. Когда наконец объявляется наше дело, в боковую дверь входит Джордж со своим адвокатом, и они занимают отведенные им места. Я сижу в третьем ряду, смотрю на Джорджа сзади. Он оборачивается и смотрит на меня. Выглядит он не очень: тусклый, опухший, одурманенный лекарствами. Выполняются всякие формальности, кратко излагается положение дел и история того, как оно создалось.

В середине этого процесса Джордж вдруг издает звук, похожий на хрюканье атакующего носорога. Это нарушает атмосферу, но никто ничего не говорит, юристы продолжают свое. Я то задремываю, то прихожу в себя, а потом вскидываюсь, услышав слова, которые произносит представитель окружного прокурора:

– Короче говоря, мы снимаем обвинение в отношении дорожного инцидента со смертельным исходом. – Он читает по бумажке: – Независимое исследование подтверждает заявление защиты об известном дефекте производителя. Согласно документам, производитель не оповестил потребителей своевременно и должным образом. За год до этого инцидента производитель получал многочисленные жалобы на отказы, неуверенную работу и дефекты тормозной системы, в частности, недостаточную ее реакцию при нажатии на педаль. Полученные свидетельства указывают, что тормоза в автомобиле подсудимого относились к тому же типу, как те, что признаны дефектными, и подсудимый заявил сотрудникам полиции на месте происшествия, что он – цитирую: «пытался остановиться, но машина продолжала ехать». У подсудимого никогда не было замечаний по вождению, и мы делаем вывод, что несчастный случай произошел из-за дефекта автомобиля, а не по вине водителя. Мы полагаем, что наши силы следует направить на преследование производителя, о чем уже поданы соответствующие документы.

Это правда – то, что я слышу? Джордж из автомобильной аварии выходит чистеньким?

– То есть вы относительно этого инцидента снимаете все обвинения против мистера Сильвера? – уточняет судья.

– Да, сэр. Мы снимаем все обвинения в этой автоаварии, в силу недостаточности улик для поддержания обвинения.

Кажется, удивлены только мы с Джорджем.