Ольга Коренева - Белая ласточка

— Кто там?

— Откройте, почта! — выпалила Нинка.

Дверь слегка приоткрылась, блеснула надетая изнутри цепочка.

— Здравствуйте, — сказала девушка в эту щель угрюмо белевшему там куску лица.

«Странный субчик»,— подумала она. И произнесла официально: — Извините, мне нужен товарищ Борисов.

Дверь открылась шире.

— Зачем он вам нужен? — сухо спросил человек.

Нина молча теребила ухо своей шапки.

— Простите, а что вам, собственно, надо? — хозяин подозрительно покосился на Нинину сумку.

«Боится, не бомба ли у меня там», — решила Нинка, и нахально мотнула раз-другой своей хозяйственной сумой. А вслух сказала:

— Я и говорю, почта. Расписаться надо. Может, пригласите все-таки войти?

«Или он чокнутый, или скрывающийся под маской ученого рецидивист...»

— Проходите, — недовольно проворчал хозяин.

Нинка прошла в коридор, затворила дверь за собой, хотела было защелкнуть замок, но хозяин проговорил быстро:

— Нет-нет.

Сам он стоял перед ней, вглядывался и ждал. «Как на допросе, — подумала Нина, — как будто я гестапо». Оглядела его: высокий, сутулый, бледное с желтоватым налетом лицо, но черты красивые. Да он был бы, пожалуй, красивым, если бы не угрюмый этот взгляд. Угрюмый и немного затравленный. «Наверно, когда расслабляется, когда он как есть, и думает о чем-то хорошем, то бывает красив, — подумала Нина. — А сейчас глаза-то у него жуткие какие, как ножи...»

Все так же, молча, хозяин смотрел на нее. Пришлось заговорить первой:

— Я вот, понимаете, пришла поговорить с вами насчет одной... В общем, одна ваша студентка...

— Ах, вот оно что! — Борисов брезгливо поморщился. — Так я и знал!

Нинка слегка растерялась. «А что я такого сказала? Чего он знал?» Она пожала плечом и тупо уставилась сначала на пол, потом на свою нелепую громоздкую сумку. Сама себе она сейчас казалась такой же нелепой. Идиотское положение.

А тот все молчал, зло и уже как-то спокойно, свысока. Когда Нина снова взглянула на него, показалось, что Борисов похож на пойманного, но ловкого разведчика из детективного фильма, что сейчас Борисов бросится к выходу, плечом высадит дверь и удерет.

— Ну и дела... — пробормотала она.

Борисов двинулся прямо на Нину и стал теснить ее к выходу. Отчеканил:

— Я не знаю никаких ваших студенток. И говорить с вами не намерен. Оставьте эти свои штучки при себе.

— Ой, но я ведь не сказала еще... — спохватилась Нина. — Но Жанка... Послушайте. Ну послушайте же!

Она вцепилась в пальто, свисавшее с вешалки около двери. Хозяин грубо выталкивал ее за дверь. Нина упиралась, крепко цеплялась за пальто и тараторила :

— Ой, ну постойте же... Она же в больнице!.. Из-за вас все, из-за вас... Вы такое натворили, это же убийство...

— Что?!

Борисов остановился.

— Что такое? — произнес он с нажимом на слово «такое». — Убийство?

Нинка смолкла. Кажется, опять сморозила что-то не то. И взглянуть на Борисова больше не решалась, только все сильнее тянула на себя свисавшее с вешалки пальто.

Хрясь-сь!__раздалось вдруг над головой.

Будто что-то обломилось под самым потолком — показалось ей. На Нину обрушился какой-то ворох вещей.

— И-и! — с испугу взвизгнула она и плюхнулась на пол вместе с пальто, металлической вешалкой, шапкой, шарфами и глухо стукнувшимся о ее голову зонтиком.

— Кажется, вы собирались меня шантажировать?— долетел сверху зловеще-иронический голос Борисова.

— Нет! — отчаянно выкрикнула с полу Нинка. — Ведь она совсем еще ребенок!.. Ребенок же!

— Ого! — все так же произнес Борисов. — Убийство, ребенок... Не слишком ли много для первого раза?

— Чего? — Нинка выбралась из-под вороха одежд, села, почесала затылок и поджала под себя ноги.

— Интересно, — слегка паясничая, продолжал Борисов. — Кто же все-таки убийца и чей ребенок? Неужели во всех этих ужасных злодеяниях повинен именно я? А? Может, мне публично покаяться, а? Что вы предлагаете?..

Нинка обалдело уставилась на Борисова. Она как-то плохо соображала, что делать дальше.

— Может, вы все-таки соизволите подняться с полу, мадам? — сказал Борисов и галантно протянул ей руку. — Чтобы покинуть мое скромное жилище, вам необходимо сначала подняться с полу. Не на карачках же вы поползете отсюда?

Нина загнула в рот свою рыжую прядь и, жуя, пробормотала :

— Ну и ну! Клинический случай...

Ко всем больным приходят родные. Соседку Жанны по палате Лидию Семеновну навещает ее сын Виктор. Жанка давно его заприметила. Вот и накануне: встала, чтобы расчесать волосы, а потом только прошла между койками к окну, глянула во двор — вот он, тут как тут. В дубленке нараспашку, вязаном шарфе — один конец рулоном вокруг шеи, другой болтается чуть не до земли, — долговязый, тонкий, не идет, летит вприпрыжку между белыми тополями. Все ближе к их корпусу. Глянул вверх на «свои» окна, заметил ее, Жанку, замахал большой ладонью, как ластой. Приветствует. Крикнул, улыбаясь, что-то. И Жанке стало вдруг свежо и радостно, будто она у выбитого окна на сквозняке (пока Виктор еще бежит, пока она смотрит на него...) Что-то от взлетевшей птицы, осеннего ветра, косого паруса — во всей повадке его, Жанка не может точно определить, но чувствует это. Летит, летящий весь. И так всегда — даже когда стоит рядом или просто сидит в изголовье материнской койки; и все женщины в палате, поглядывая на Виктора, тоже чувствуют эту его крылатость.

— Лидия Семеновна! — позвала Жанна. — К вам.

Сын всегда приходит к Лидии Семеновне неожиданно, в неприемные дни, и тетя Шура в строгом накрахмаленном халате, который никак не вяжется с ее затрапезным и опухшим рябоватым лицом, за рублевку проводит его в палату.

Жанка вышла в коридор навстречу. С дальнего конца, с оглядкой прикрыв за собой дверь, парень быстро зашагал к палате. Длинный, на ходу приглаживает короткие темные волосы. А лицо у него круглое, глаза — тоже длинные и светлые. Вот поравнялся с ней в коридоре, остановился.

— Жанна, привет! Ну как ты?..

— Привет, — отозвалась она. — Все хорошо.

— Поправляешься?

— Да вроде бы.

— На, это тебе, — он вынул из кармана большущий в шершавой кожуре оранжевый апельсин.

— Ой, да ну тебя! Не надо.

— Держи-держи! Не зря же я его волок, — весело, в упор смотрел на нее, так смотрел, будто не Жанка перед ним, а фотоаппарат, из которого вот-вот «вылетит птичка».

— Волок, — передразнила она. — Подумаешь, тяжесть какая.

«Чего уставился, — подумала, — вечно он меня разглядывает, что я ему, репродукция, что ли?..» На самом деле ей льстило, что он так обалдело на нее смотрит.

— Давай почищу, — взял назад апельсин и стал отдирать ногтями толстую шкуру. Брызнул в лицо дымок сока, свежо пахнуло цитрусом.

— Ешь! — сказал Виктор, и прямо в коридоре стал кормить Жанну апельсином: отделил одну дольку, вложил Жанке в губы. Потом другую. Она послушно брала дольки ртом, сжимала губами, высасывала. Как остро и сладко, как освежает ее апельсиновый сок! А еще больше — это внимание случайного парнишки, его дружеская нежность, его скрытая ласка. Он задерживал над ее губами свою руку, пальцы тихонько гладили ее подбородок и щеку. Ей вдруг так хорошо и дремотно стало, как давно-давно, в детстве, когда мама несла ее, вымытую и теплую, из ванны, завернув в огромное махровое полотенце. Жанке было хорошо и просто с этим Виктором, Витей, как с самой собой. Ладонь Вити легла на ее плечо. Погладила Жаннины плечи и спину... Дверь палаты отворилась. Лидия Семеновна, запахивая синий больничный халат, колченого ковыляла, такая радостная, к сыну. Жанна отскочила от Вити.