Ольга Коренева - Белая ласточка

Да-а, заснешь тут, как же! Вот и лезут в башку мысли всякие. О Витьке об этом. И о Борисове несчастном. И обо всем таком прочем. Расстройство одно. Да еще болтовня эта бабская, наслушаешься тут всякого. Стоит только одной какое-нибудь идиотство свое рассказать — и сразу, на тебе, со всех коек такой же бред посыплется. И такого наплетут, хоть стой, хоть падай. А ты потом думай лежи, тьфу! И неужели все это так и бывает? Все правда?! Весь сон пропадет с ними».

Она рывком опять перевернулась на живот, накрыла голову одеялом. «А ведь он даже узнать не захотел, где я, — раздраженно подумала о Борисове. — Ему все равно, жива я, умерла ли... — От злости у Жанки даже скулы свело. С трудом сглотнула слюну. — Вот негодяй! Толкнул меня так, что я башкой об лед трахнулась, и не заметил даже. Сволочь. А я могла и вовсе концы отдать. Да он небось не заметил даже, что я существую на земле. Что я дышу, учусь, хожу на его лекции! Я для него лишь фамилия в журнале, одна из многих человеко-единица, за которую он получает зарплату. Так, что ли? Ему что я, что какая-нибудь там лимитчица, «балующаяся» с парнями... Интересно, ходят ли к нему лимитчицы, или как их там?

Завтра посетительский день. Придут мама и бабушка. Господи, поскорей бы! Как хочется домой!..»

Жанка свернулась под одеялом в клубок и тихо заревела в подушку. Плакала, плакала и не могла остановиться. От этого стало так хорошо, легко и скучно! И хотелось вот так лежать, не двигаясь, и плакать. И больше ничего.

* * *

— Ух, я симпапуля, как сосиска! — изрек веселый Войтек и потер толстый нос. — Разве меня нельзя не любить? — по-русски Войтек говорит не очень правильно. — Хочешь жвачку?

И, не дожидаясь ответа, выудил из кармана куртки горсть жвачных пластинок в ярких обертках, зашвырнул их в Нинину сумку.

— А я на «Бонни Эм» был! — прибавил он.

— Без билета? — не поверила Нина.

— Как всегда.

— А как же ты мимо билетерши проскочил? — Нина запустила пальцы в свои рыжие лохмы, пытаясь пригладить.

— Да она торчит там, как сосиска, я и прошел мимо.

Белейшие ледяные джунгли на стекле вдруг заполыхали — это солнце разлилось по разукрашенному морозом окну. Солнечно стало и в комнате; солнечные полосы легли по всему паркету. Они же оранжево вспыхивали на Нининых волосах, на большом ореховом шкафу. А плечистый и спинастый Войтек, такой рослый и большой, сидел по-турецки на тахте и возился с магнитофоном.

Войтек, бывший Нинкин одноклассник и лучший, кроме Жанки, друг, ездил вместе с матерью в Брно, на свою родину; теперь он снова наконец в Москве... Нинка знай себе жевала жвачку и без умолку болтала — еще бы, она не виделась с Войтеком целых два месяца, а за это время столько всего накопилось, не пересказать, уйма всего! А ей не терпелось все поскорее выложить ему. Ну вот хотя бы про зуб...

— Представляешь, — мычала она, ворочая языком за щекой вязкий комок жвачки. — В час ночи вдруг просыпаюсь. Боль — будто башку распилили, жуть! Зуб, представляешь?

— Зуб? — переспросил Войтек, что-то подвинчивая в магнитофоне.

— Болит! — радостно кивнула Нинка. — Одеваюсь, качу в дежурную больницу на Дзержинке. Темень, ни зги! Таксист заигрывает!

— Заигрывает? — Войтек ревниво покосился на неё;

— Ага, — кивнула Нинка. — «Айда, говорит, в ресторан прокатимся, девочка...» — «Какой, отвечаю, ресторан. У меня зуб! Гони на Дзержинку!»

— Пригнал? — Войтек ткнул пальцем клавишу, диски завращались, с тихим шелестом перематывая пленку.

— Приехала. Врач в кресле храпит, аж стены пляшут. Бужу его, трясу, за халат дергаю. А он приоткрыл один глаз и ворчит: «Ну чего еще там?» Я ему: «Дяденька, зуб болит...» А он зевает и бормочет недовольно: «Ну и что? А я спать хочу». Наконец уговорила я его. Сделал укол, заморозку, значит. Сказал: «До шести утра болеть не будет, а там приходи». Ну, еду домой. Разделась, легла. В четыре снова боль, жуть! Вскакиваю, шлепаю босиком взад-вперед по коридору, ни анальгин, ни тройчатка, ничего не помогает, сигаретами дымлю как паровоз, полощу одеколоном... Ни фига! Болит!

— Болит? — Войтек сочувственно поскреб пятерней курчавый чуб.

— Болит, — кивнула Нинка, щурясь на солнце. — В пять одеваюсь, значит, бужу отца: «Папочка, поедем со мной на Дзержинку?» — «А почему не на Ленинские горы?» — говорит. Ну, опять тащусь в больницу. Врач храпит в кресле в той же позе, голову на спинку запрокинул, носом такие трели выводит соловьиные, аж голова в такт дрожит. Ну, тормошу его, дергаю, а он просыпается и мямлит: «А, это ты, Люлёк?» — «Угу»,— мычу. «Не кричать можешь?» — «Не знаю», — говорю. «Будешь кричать, вышвырну!» — говорит...

— Вышвырну? Так и оказал? Ха-ха-ха! — залился Войтек. — Вот так врач! Слабонервные, покиньте зал! Цирк! — он дрыгнул пяткой в толстом синем носке.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Нина.

Войтек остановил диски и нажал на пуск. Зарокотал джаз. Сквозь гул и грохот кто-то на разные голоса выкрикивал одно и то же: «Бабл ю, бабл ю, бабл ю...» — так слышалось Нине.

— А бабл ю! — заорал Войтек и подпрыгнул на тахте так, что внизу глухо охнул паркет.

— Ха-ха-ха-ха! — тряслась от хохота Нинка. — Ци-ирк! Ох, Бондаренко, ну ты и даешь! — назвала она Войтека по фамилии, по старой школьной привычке.

Фамилия у Войтека украинская, по отцу. А мать чешка из города Брно. Вот и получилось, что Войтек учился сразу в двух школах: то у матери живет в Чехословакии, ходит в тамошнюю школу, то по отцу соскучится и сюда едет, учится тут. А вот теперь, когда школу кончил, никак Войтеку не решить, где жить ему, где поступать в институт, в Праге или здесь? Ведь он очень любит обоих своих родителей, а те жить вместе не хотят, в разных странах живут. И оба Войтека любят. Да... у Войтека проблема.

— А бабл ю! — снова возопил Войтек, вскочил, перевернулся на руки и замахал в воздухе ножищами в потертых подвернутых джинсах. Сзади по ним, на толстом заду Войтека, красовалась кожаная полоска с буквами «Wrangler». Нинка в кресле, поджав ноги, жевала резинку и по-свойски любовалась потешным Войтеком, особенно близким и милым для нее сегодня, потому что напоминал ей школьные дни. Из кухни лился терпкий аромат: Войтекова мама заваривала для них чай по какому-то своему особенному рецепту.

— А бабл... — рявкнул было стоящий на руках Войтек. — Приедешь к нам в Прагу? Мы с мамой сделаем тебе вызов.

— Приеду, — сказала Нина. — Интересно, что за город?

— А насовсем останешься? — Войтек лукаво поглядывал на нее своим перевернутым лицом и бухал пятками в стену. Волосы бахромой свисали над валиком.

— Зачем же мне насовсем, — удивилась Нина. — Я же здесь живу.

— Ну, если замуж выйдешь. Ну за иностранца, скажем... — Войтек перевернутым лицом глядел на нее.

— Ну и что? — Нина не могла понять. — Все равно, зачем же насовсем?