Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— С ребе Хайкла вы уже тоже поругались? Вы уверены, что он меня поддержит? Тогда ладно, я ему передам то, что вы сказали, — как крапива в канаве, расцвела улыбка в морщинах заросшего колючей щетиной лица.

— А когда вы в субботу утром не дадите читать Тору, расскажите и обывателям, что я думаю о вашей вере во Владыку мира. А теперь идите отсюда, до субботы я не желаю больше видеть вашей физиономии.

— Иду, иду, — весело ответил Вова, делая шаг своими кривоватыми ногами. — И помните мою клятву, я не отступлюсь, пока не прогоню вас из ешивы и из местечка.

Сразу же после того, как Цемах остался один, он положил голову на стендер и тяжело вздохнул. Он болен и измучен. Вот бы сейчас дать отдых своему усталому телу в квартире тети Цертеле, и чтобы она укрыла его своим платком, как делала это, когда он возвращался уставший от скитаний на чужбине. Здесь он еще более одинок, чем Вова Барбитолер в валкеникском странноприимном доме. Пусть это уже закончится, пусть отец Герцки сделает его жизнь здесь настолько невыносимой, что придется отсюда бежать.

На синагогальном дворе стоял Вова Барбитолер и с открытыми глазами видел сны о том, как его Герцка сидит в синагоге и изучает Тору. Солнце обжигало лицо старика, с его лба тек пот, ноги ломило от долгой ходьбы. Однако певучие голоса изучающих Тору, доносившиеся из ешивы, приковывали его к месту. Едва отрывая ноги от земли, словно это был застывающий цементный раствор, он неуверенной походкой направился в странноприимный дом.

На протяжении большого отрезка пути за ним шел зять Гедалии Зондака в шикарной соломенной шляпе на голове и в сандалиях с ремешками. Он шел медленно, как будто погруженный в раздумья. Только когда оборванный еврей оказался между двумя рядами деревьев, Йосеф-варшавянин нагнал его.

— Ну, вы сказали ему о его первой невесте и о его жене? Он испугался скандала, который вы ему устроите в субботу во время чтения Торы?

— Я ему все сказал, но он не испугался, — проворчал Вова.

— Еще как испугался! Он только делает вид, что не боится, — уверенно и победоносно заявил Йосеф злым голосом.

Вова уставился на него тяжелым мутным взглядом:

— А почему вы его ненавидите? Вы ведь в его ешиве нашли себе удачное сватовство.

Йосеф-варшавянин от злости прикусил свои тонкие губы, потом заговорил поспешно, боясь, как бы кто-нибудь не подошел: помимо того что директор ешивы прежде сживал его со свету за то, что он не женился на кухарке Лейче, он недавно еще больше обидел его. Йосеф больше не мог слышать от своего тестя Зондака, что он дармоед, и решил стать посланцем какой-нибудь большой ешивы, как Азриэл Вайншток, зять местного резника. Чтобы ему доверили такое дело, нужна рекомендация от Комитета ешив. Именно сейчас на валкеникской смолокурне живет на даче один еврей, которого все зовут Махазе-Авромом, по названию его книги. Его письмо в Комитет ешив открыло бы перед Йосефом-варшавянином все двери. И поэтому, как Йосефу это ни было неприятно, ему все же пришлось пойти к директору ешивы и попросить поговорить с дачником со смолокурни. Директор ответил: «По моей просьбе Махазе-Авром не даст вам такого письма, и вам действительно нельзя доверять. Если вы могли обмануть еврейскую девушку, вы можете присвоить деньги, пожертвованные на ешиву». Именно так директор ешивы ему и сказал. Разве можно такое простить и забыть? Зять Зондака оглянулся, не видит ли кто-нибудь, как он стоит рядом с нищим попрошайкой.

— Но я своего добьюсь. Я буду разъезжать по свету; а когда буду в Аргентине, то привезу вам привет от вашего сына.

— Такой типчик, как ты, мог бы в Аргентине быть раввином у моей Конфрады и ее мужа, — ответил оборванный еврей, покачнувшись и приблизив свое лицо к лицу зятя Зондака. — У воров тоже есть раввины, и ты бы наверняка вынес раввинское постановление, согласно которому байстрюки Конфрады, родившиеся от ее второго мужа, — это законнорожденные дети.

— Я помогаю вам против вашего врага, а вы меня ругаете? — Молочно-белая кожа на лице Йосефа-варшавянина подрагивала от волнения. — Не смейте говорить ни слова о том, что это я рассказал вам о поведении директора ешивы. Только этого мне не хватало! Если вы упомянете мое имя, я буду все отрицать.

— Не бойся, тебя я в качестве свидетеля приводить не буду. Мы с твоим директором ешивы — открытые и честные враги, а ты просто жулик! — прорычал нищий, и Йосеф-варшавянин, дрожа, убрался прочь.

Вова, едва переставляя усталые ноги, добрался до странноприимного дома и проворчал, обращаясь к самому себе:

— Чтоб у этого сумасшедшего мусарника было такое счастье, какие у него ученики.

Гость вошел вечером во двор смолокурни и огляделся. Хайкл-виленчанин заметил его с веранды и, задыхаясь от поспешности, ввалился в комнату к ребе.

— Идет! Вова Барбитолер идет! — ученик был готов помочь своему ребе вылезти через низкое окно, чтобы бежать в лес.

— Сиди здесь! — строго сказал ему реб Авром-Шая, а сам при этом продолжал лежать на кровати, как и прежде.

— Я и не собираюсь убегать, — буркнул Хайкл и уселся за стол, на котором лежал том Геморы.

Вова Барбитолер вошел в комнату быстрым шагом, умытый и приведший себя в порядок, как на праздник. На ходу он напевал какой-то мотивчик. Войдя, Вова бросил враждебный взгляд на Хайкла и почтительно повернулся к раввину, который при его появлении начал подниматься с кровати.

— Уж простите, что я вам мешаю. Я бедный еврей, хожу, побираюсь по домам, — заговорил он жалким голосом, но его глаза хитро смеялись, как у пуримшпилера [26] Актер, принимающий участие в пуримшпиле — представлении народного театра по мотивам библейской книги Эстер (Эсфири). , изображающего праведника Мордехая, который знает, что ни для кого не секрет, что его борода приклеена. Ловким движением он выхватил из внутреннего кармана сложенный листок бумаги и протянул его Махазе-Аврому. — В этом письме один виленский раввин свидетельствует, что я был когда-то состоятельным обывателем, но обеднел. И евреи, милосердные сыны милосердных, должны быть ко мне добры. Читайте, ребе.

— Я верю вам безо всякого письма, — сказав это, Махазе-Авром все же долго вглядывался в листок бумаги, как будто пересчитывал в нем буквы. — Правда, здесь сказано, что у вас нет хлеба, — и он вернул письмо.

— Видите, ребе, я не лгу. Тем не менее в Валкениках находятся евреи, которые не верят, что у меня нет хлеба. Мне не верит даже мой старый виленский знакомый, меламед реб Шлойме-Мота, его отец, — Вова Барбитолер указал пальцем на Хайкла. — Ваш ученик вам, наверное, рассказывал, кто я такой и как дошел до такого положения?

— Да, я наслышан. И что я могу для вас сделать?